В то время прочла "Зарницы" Веселитской, "Жизнь" Потапенки, "Черный монах" Чехова и пр. Но эти повести мне надоели, и я взялась за мое любимое чтение -- философию. Лева читал тогда Платона, взяла и я его читать, и с наслаждением ушла в этот отвлеченный мир мысли, делая из прочитанного выписки того, что меня больше всего поражало. Я любила вообще выписывать из хороших и серьезных книг эти умственные блестки, часто своей мудростью помогавшие мне жить. Я рада была уединению и отсутствию той толпы посетителей, которых привлекали мои дочери и мой муж. Но по ним я скучала и писала им:
"Как вспомню всех вас, мне очень хочется вас видеть. Но как вспомню толпу, которую вы с собой вводите, я думаю: нет, уж бог с вами. И на что она вам, эта толпа? Большая, большая ошибка и вред всей семье этот ежедневный прием. Надо серьезно и строго держаться одного дня, или надо звать, когда хочешь видеть кого, а так -- гибель нам всем".
Но хотя Лев Николаевич и соглашался со мной и отвечал на мое письмо так:
"Ты пишешь о том, что можно в Москве устроить уединение: страшно желаю этого и попытаюсь устроить это и быть как можно строже в э т о м " ,-- он строг не был, и какое-то вечное любопытство и ожидание чего-то нового и интересного делало то, что он продолжал принимать всех и каждого и этим мучить и себя и нас.
Угнетенное состояние Льва Николаевича меня очень тревожило в то время, и я пишу дочери Тане в Гриневку, чтобы она мне поскорее и получше сообщила о состоянии ее отца. Он очень похудел и осунулся в последнее время. Было ли это от кашля, затянувшегося, или следствием все более и более постной пищи,-- неизвестно. Но и выражение глаз его за последнее время его пребывания в Москве было совсем какое-то другое.
Хотя я и скучала и беспокоилась о них, я старалась это не высказывать и писала мужу:
"Я рада на этот раз, что вы уехали, и не ропщу на свое одиночество. Вам всем это было нужно; и мы отдохнули от толпы, от которой вы не умеете и не хотите избавляться".
Дети действительно стали серьезнее и лучше учиться. От посетителей, к которым иногда они относились с любопытством, они ничего не могли приобресть, а семейной жизни они мешали. Помню, придут от приготовления уроков мальчики к нам, родителям: сидят какие-нибудь чуждые люди, разговоры без
конца. Посидят, посидят мальчики, никто на них и внимания не обратит, скучно, ну и уйдут из дома искать развлечений. Без отца они сидели часто дома, Миша играл на скрипке, читали, бегали с меньшими детьми, никто им не мешал.
За границей Лева очень начал скучать и писал мне:
"Никогда не ценил я так вас всех. Никогда не чувствовал так сильно значения и прелесть семьи, матери, отца и всех. Грустно, грустно! Обидно, что приходится так глупо жить".
Лев Николаевич отсутствовал из Москвы три недели. Он писал, вечером Таня ему усердно переписывала. Но, соскучившись в Гриневке, он переехал около 1-го февраля в Ясную Поляну, куда приехал художник, старик, Николай Николаевич Ге. Лев Николаевич очень его любил и приезду его обрадовался. Николай Николаевич вез свою картину, чтобы выставить в Москве и Петербурге72.
ПОЕЗДКА В ЯСНУЮ ПОЛЯНУ. ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ В МОСКВЕ
В начале марта мне опять пришлось ехать в Ясную Поляну посмотреть на работы по пристройке дома и расчесть управляющего Бергера. Все эти практические дела утомляли мою душу. Вот что я пишу дочери Тане в Париж 3 марта 1894 г.: "Странна эта моя неподвижная семейная жизнь. Душа переживает тысячи тревог и сомнений, а жизнь семейная течет своим равномерным, и стихийным, и строгим порядком, начиная от учения, от этих милых детских громких молитв, которые я еще слышу по утрам и вечерам от Ванечки, и кончая примеркой панталончиков и др.".
А Лев Николаевич пишет мне в Ясную Поляну, что Таня из Парижа73 просит передать мне всякие нежности и пишет, чтобы я не тревожилась и не суетилась, и чтобы у меня голова не тряслась, что бывало со мной от излишней усталости, а от себя Лев Николаевич прибавляет: "И я умоляю тебя о том же. Делай больше распоряжениями и словами, а не руками и ногами. Целую тебя. Марии Александровне 74, которая, верно, у тебя, наш привет".
О Льве Николаевиче я сообщала Тане, что у него письма, чтения и посетители. Что он опять дал дочери Маше статью "Тулон"75, и она переписывает и проверяет ее.
Болезненно интересовалась Таня нами и нашей жизнью. Пишет мне: "Кабы вы знали, как мы ценим ваши письма, как ждем их, каждые четверть часа смотрим на часы, ожидая le facteur {Почтальон (франц.).}".