Для того, чтобы поместить и принять всех, кто должен был жить в Ясной Поляне лето, а потом зиму и осень, надо было привести в порядок дом и флигель. Лева с молодой женой предполагал там жить осень и зиму, и вот я в конце апреля отправилась в Ясную Поляну и Тулу нанимать печников, маляров, заказывать новые рамы и двери и производить разный ремонт. Хорошо было тогда в деревне, и поездка эта была мне скорее приятна. Люблю природу, особенно при ее весеннем пробуждении.
Без меня Лев Николаевич немного похворал, и Таня мне пишет: "Это удивительно! Как только вы уезжаете, он расклеивается". Еще бы! Разве видны были во всю жизнь Льва Николаевича те ежеминутные, внимательные заботы мои о нем до мельчайших подробностей еды, чистого воздуха, сна, спокойствия, которыми я его окружала.
Когда я вернулась в Москву, в Ясную Поляну поехала жить Маша, уже вернувшаяся из Крыма. Она взялась следить за работами в обоих домах. К ней приезжала Мария Александровна Шмидт, а потом приехала двоюродная сестра Вера Кузминская. Мы рады были разлучить ее с Оболенским и дать ей подумать в одиночестве о своем отношении к нему.
В Москве тоже пришлось покрасить и подновить все в нашем Хамовническом доме, так как его нанимали на время коронации Воронцовы и Ферзены. Но эти избалованные господа Ферзены, когда приехали смотреть дом, несмотря на сад, на 16 комнат в доме, нашли, что обстановка нищенская. Жена Ферзена, рожденная княжна Голицына, даже расплакалась и ни за что не соглашалась жить в нашем доме, даже короткое время коронации. Так и простоял наш дом пустой.
ПЕРЕЕЗД В ЯСНУЮ ПОЛЯНУ. НОВИКОВ. ХОЛЕВИНСКАЯ.
Около 1-го мая вся наша семья переехала в Ясную Поляну, что для всех было праздником. Помню, в то время пришел к Льву Николаевичу крестьянин, Михаил Новиков, служивший тогда где-то волостным писарем. Он начитался сочинений Льва Николаевича, взяв их у своего брата, лакея княгини Волконской, рожденной Львовой. Мысли Льва Николаевича имели большое влияние на обоих братьев, особенно на младшего. И впоследствии этот Михаил Новиков общался с Львом Николаевичем, посещая его. Перед окончательным уходом своим из Ясной Поляны Лев Николаевич писал Новикову о своем намерении приехать жить у него в деревне. На это Новиков написал в ответ, отговаривая Льва Николаевича от этого поступка, очень умное и хорошее письмо, которое, к сожалению, уже не застало Льва Николаевича в Ясной Поляне88.
Огорчившее в то время всех нас событие побудило Льва Николаевича написать два письма министрам: Горемыкину (внутренних дел) и Муравьеву (юстиции)89. А именно: мы узнали, что арестовали и посадили в тюрьму нашу хорошую знакомую, женщину-врача, Марью Михайловну Холевинскую, только за то, что она имела у себя запрещенные сочинения Льва Николаевича. Эта прекрасная, трудящаяся, идейная девушка ничего не пропагандировала, не распространяла, а имела книги для себя, любя и почитая Льва Николаевича. В письмах он просил министров перенести преследование на него самого, а не трогать его последователей, так как корень зла, с их точки зрения, был в нем. Ни Горемыкин, ни Муравьев не были даже настолько учтивы и благовоспитанны, чтобы ответить на письма графа Толстого, и Муравьев даже сказал, что Толстого и его семью не тронут, а пусть ему служат наказанием те страдания, которые выносят его последователи -- толстовцы. Хороша логика!
Я ненавидела тогда многих из так называемых "толстовцев": слабый, праздный народ, вечно с чем-то борющийся и шатающийся по чужим домам, большей частью богатым, и живущий на чужих хлебах. Но Мария Михайловна Холевинская была бескорыстная труженица, лечившая народ, и все ее любили и уважали. Сослали ее в Оренбург, где она сумела тоже найти смысл жизни, и где работала еще больше, потеряв здоровье.
СТАТЬЯ ОБ ИСКУССТВЕ И ДРУГИЕ РАБОТЫ ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА
Занятый изложением статьи об искусстве, Лев Николаевич изучал его во всех областях, и тогда еще весной в Москве поехал слушать оперу Вагнера "Зигфрид". С нами был и Сергей Иванович Танеев, над которым смеялся Лев Николаевич, что он сидел в ложе с партитурой и серьезно следил по ней за оперой. К сожалению, Льву Николаевичу пришлось слышать одну из плохих опер Вагнера, и, не дослушав до конца, он уехал. Очень бранил потом и оперу, и Вагнера, и новую музыку вообще. Он писал в дневнике о своей статье: "Статью об искусстве надо начать с рассуждения о том, что вот за картину, стоившую мастеру 1000 рабочих дней, дают 40 000 рабочих дней. За оперу, за роман еще больше". И дальше: "Главная цель искусства, если есть искусство и есть у него цель, та, чтобы проявить, высказать правду о душе человека, высказать такие тайны, которые нельзя высказать простым словом".