Адвокаты спорили между собой, кто-то увольнялся, и его тут же заменяли другим, точно так же составлялись и заменялись документы и заявления. Адвокаты мучились с одержимым Эдвином, заявляя, что он слишком многого требует, что ему следует охладить свой пыл, более вежливо прислушиваться к людям Чарли и согласиться на компромисс. Чего он хотел добиться, сделать карьеру с помощью дела Чарли?
— Ни за что! — был ответ.
Дело тянулось месяц за месяцем, тонуло в деталях, заходило в тупик, и каждая сторона не желала уступать ни пяди. Чарли подал прошение — и оно было удовлетворено — на освобождение части его средств от ареста для завершения работы над фильмом «Цирк», который был уже почти готов, когда начался бракоразводный процесс. Его бросало в крайности: в один день он яростно избегал репортеров, на следующий — встречался с ними, чтобы повторить, как оскорбительно для него непонимание, и как он хочет мира и гармонии, но я и банда юристов хотим уничтожить его.
Он был совершенно прав относительно моих намерений. Отныне я не была виноватой Макмюррей; я стала непреклонной, готовой защищать себя и детей, и никто не мог помешать мне. И я очень хотела причинить ему боль.
Люди Чарли исчерпали все свои возможности найти в моей репутации изъяны, которые можно было использовать. Они и не могли их найти. Но приблизиться даже минимально к тем условиям урегулирования конфликта, которых мы требовали, они отказывались. Эдвин проанализировал тактику, которой придерживался с самого начала.
— Что касается тех женщин, которых Чарли упоминал, говоря об интимных отношениях, — сказал он. — Мы хотели назвать их имена, но ты отказалась. Хорошо, это дело нескоро еще закончится, Лиллита. Если ты изменишь свое мнение по этому поводу, дело пойдет быстрее. Даже Чаплин не выдержит перспективы появления имен его знаменитых подруг в газетных заголовках.
— Это сработает очень жестко, не так ли?
— Да, — сказал Эдвин спокойно. — Но ведь он изменял тебе с ними, разве нет?
Я позвонила Мэрион Дэвис и попросила о встрече. Она пригласила меня к себе в дом. Когда я приехала, она казалась удивленной, что я не ответила на ее поцелуй, но ее улыбка была как всегда невозмутимой.
— Мы что-то совсем перестали общаться, дорогая, ты не находишь? — сказала она. — В последнее время новости о тебе я узнаю только из газет.
— Уверена, что Чарли держит тебя в курсе событий, — сказала я нежно.
— Чарли?
— А разве ты не спала с ним после того, как я оставила его? Может быть, из-за моего ухода все это потеряло свою прелесть для вас?
— О чем ты говоришь, Лита?
Я не пыталась сдерживать гнев.
— Наверное, вам с Чарли было очень смешно, когда я приходила сюда как друг, а вы говорили, что у вас нет отношений? Кто смеялся громче над тем, как я во всем верила тебе и Чарли?
Мэрион заморгала, но не сделала попытки опровергнуть мои обвинения.
— Чарли сообщил мне, что рассказал тебе о нас. Я была зла. Он не должен был делать этого.
— А ты не должна была дурачить меня.
Она торжественно кивнула.
— Да, я не собираюсь оспаривать это. Это было с моей стороны отвратительно. Я просто — я не любила Чарли, ничего подобного, поэтому я не думала, что делаю тебе, или кому-то другому, плохо.
Потом, явно обеспокоенная, она спросила:
— Почему ты вдруг вывалила это на меня? Это произошло в прошлом году, и ты все это время знала об этом.
— А разве твой друг не будет чувствовать себя ужасно, если узнает об этом, пусть это и было год назад?
Ее охватила настоящая паника.
— Ты пойдешь к нему? Ты так ненавидишь меня или Чарли, что пойдешь к У. Р.?
— Нет, но он узнает об этом, — ответила я. — Если ты не поможешь мне.
— Боже, — простонала она. — Боже, У. Р. с ума сойдет..
— Мои адвокаты и я хотим покончить с делом и добиться урегулирования, но Чарли уперся. Теперь слушай меня внимательно, Мэрион, и не сомневайся ни секунды в моей серьезности. Чарли хвастался мне, что у него были делишки с шестью женщинами за последние полгода. Пять из них — знаменитости, и одна из этих пяти ты. Нам ничего не надо доказывать. Все, что нам потребуется сделать, это назвать эти шесть имен, с Мэрион Дэвис во главе списка, и потом просто сидеть и смотреть, что будет дальше. Разумеется, ты можешь поклясться У. Р., что это неправда, и вероятно, он поверит тебе. Но тебе это надо?
После тяжелой паузы она сказала опустошенно:
— Я знала тебя совсем другой. Как ты стала такой жесткой?
— Легко, — сказала я. — Я вышла замуж за Чарли Чаплина.
Это сработало. История гласит, что Чарли вызвал Натана Буркана в Лос-Анджелес (расстояние в 3000 миль от Нью-Йорка) и встретил его на вокзале. Они пошли в кофейню, и Чарли спросил: «Натан, что мне делать?» Буркан ответил одним словом: «Соглашаться». И следующим же поездом отправился назад на Восток.
Двадцать второго августа 1927 года я первый и единственный раз предстала в качестве свидетеля.
Меня расспрашивали в течение десяти минут о достоверности моего заявления, и я ответила, что каждый пункт изложен правильно. Судья Уолтер Герин уступил мне заботу о детях и об их состояниях. Каждому из них был назначен доверительный фонд в 100 000 долларов. Моя компенсация составляла 625 000 долларов. Чарли на суде не было.
Парадоксально, думала я. Если бы Чарли принял мое предложение в тот день, когда я была в его доме, это обошлось бы ему в десять тысяч долларов. Теперь же, вместе с расходами на адвокатов, он потратил более миллиона.
Глава 18
Через четыре дня после постановления судьи мама срочно легла в больницу для удаления аппендикса. Через пять часов после того, как ее отвезли в операционную, вышел хирург и сказал:
— Прежде всего, она жива.
— Слава богу, — прошептала я.
— Теперь об остальном. У вашей мамы был не только аппендицит. Я обнаружил опухоли в обеих трубах и опухоль в матке. Они удалены, но пока еще рано судить, как она справится.
Я охнула и схватила его за запястье.
— Держитесь, миссис Чаплин, вам понадобятся силы в ближайшие несколько дней, а, может быть, и больше, пока она преодолеет — или не преодолеет — кризис. Это состояние длилось несколько лет, не знаю, как она обходилась без лечения. Неужели она даже не подозревала, что у нее здоровье не в порядке?
Я качала головой и пыталась найти слова.
— Ее предупреждали. Ей советовали около двух лет назад сделать операцию. Она не желала и слышать. Я пыталась убедить ее пойти в больницу — но потом перестала настаивать, поскольку думала только о себе…
Я спросила в ужасе:
— Что же мне теперь остается — только ждать? Вы не можете дать ей что-нибудь, сделать что-то еще для нее?
— Сейчас нет. Мы можем только ждать.
Три дня я не покидала больницу. Дедушка и бабушка шагали взад-вперед по коридорам, сдержанные, хотя и страшно обеспокоенные, и все-таки слушались здравого смысла и время от времени уходили домой передохнуть. Дежурные медсестры давали мне информацию, безуспешно пытались убедить меня отправиться домой и, когда это было возможно, сидели со мной.
На третий день после операции я вошла в комнату к маме. Возле кровати стояли хирург, м-р Фридман, и сестра. Первое, что я увидела, подойдя поближе, были две огромные иглы у нее в груди.
У меня закружилась голова и я схватилась за металлический поручень у изножья кровати, чтобы удержаться. Ее глаза были широко открыты, но она была в коме.
Доктор Фридман вывел меня в холл.
— Не стану обманывать вас, — сказал он. — Третий день после такой операции действительно очень тяжелый. У вашей матери операционный шок, и она может отойти от него, а может — не отойти. Мы делаем все, что можем. Посмотрим сегодня, что будет дальше.