— Скорее, — крикнул он, — скорее!
Он нежно обхватил плачущую девушку, поднял ее, посадил на седло и передал ей поводья.
— Слушай, — говорила мать с плачем, — ты будешь с ней ласков? Я призываю Солнце поступать с тобой так, как ты будешь поступать с ней.
— Я люблю ее и буду с ней ласков, — ответил Скунс. Потом оборотившись к нам, — за мной, скорее.
Мы помчались по прерии, направляясь к тропе, по которой въехали в долину реки, и прямо к месту сражения, разгоревшегося у подножия холма. Мы слышали выстрелы и крики, видели вспышки, вырывавшиеся из ружейных стволов. На такой оборот дела я не рассчитывал; снова я пожалел, что принял участие в этом походе для похищения девушки. Я не хотел мчаться туда, где летали пули, я не был заинтересован в этом сражении. Но Скунс скакал впереди, его любимая девушка вплотную позади него, и мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
Когда мы приблизились к месту боя, мой товарищ стал кричать:
— Где враги? Убьем их всех. Где они? Куда они попрятались?
Я понимал для чего он кричит. Он не хотел, чтобы гро-вантры приняли нас по ошибке за кого-нибудь из участников набега. Но что если мы наткнемся на кого-нибудь из напавших на лагерь?
Стрельба и крики прекратились. Впереди все было тихо, но мы знали, что там, в освещенном луной кустарнике, лежат обе сражающиеся стороны, одни, пытаясь потихоньку скрыться, другие — обнаружить их, не подвергая себя слишком большому риску. Теперь от нас до подножия холма оставалось всего лишь ярдов сто, и я уже думал, что мы миновали опасное место, как вдруг прямо впереди Скунса сверкнула вспышка пороха на полке кремневого ружья, и из дула его вырвалось пламя выстрела. Лошадь Скунса упала вместе с ним. Наши лошади разом остановились. Девушка пронзительно закричала.
— Они его убили, — кричала она, — на помощь, белый, они его убили!
Но не успели мы слезть с лошади, как увидели, что Скунс высвободился, вскочил на ноги и выстрелил во что-то скрытое от нас кустарником. Послышался глухой стон, шорох в кустарнике. Скунс одним прыжком очутился в зарослях и нанес кому-то три или четыре сильных удара стволом ружья. Нагнувшись, Скунс поднял ружье, из которого в него стреляли.
— Один есть, — крикнул он со смехом и, подбежав ко мне, привязал старое кремневое ружье к луке моего седла. — Пусть будет у тебя, — сказал он, — пока мы не выберемся из долины.
Я только собрался сказать ему, что глупо задерживаться из-за старого кремневого ружья, как рядом с нами вырос как из-под земли старик Бычья Голова. Извергая потоки брани, он схватил под уздцы лошадь Пиксаки и стал стаскивать девушку с седла. Она кричала и крепко держалась за седло. Скунс бросился на старика, повалил его наземь, вырвал у него из рук ружье и отшвырнул его далеко в сторону. Затем легко вспрыгнул позади Пиксаки, стиснул пятками бока лошади, и мы снова помчались. Разгневанный отец бежал за нами и кричал, наверное, призывая на помощь, чтобы поймать беглецов.
Мы видели, что к нему приблизилось несколько человек гро-вантров, но они, видимо, не спешили и не сделали никаких попыток задержать нас. Несомненно, возгласы рассерженного старика дали им ключ к пониманию обстановки и конечно, вмешиваться в ссору из-за женщины было ниже их достоинства. Мы неслись вовсю, поднимаясь по длинному крутому склону холма, и скоро перестали слышать жалобы старика.
Обратный путь в лагерь пикуни занял у нас четыре ночи. В дороге Скунс часть времени ехал за моей спиной, а часть времени за спиной девушки. По пути мы подобрали драгоценный узел, спрятанный Скунсом. Приятно было наблюдать восторг девушки, когда она развязала узел и увидела, что в нем. В тот же день на отдыхе она сшила себе платье из красной шерсти, и я могу сказать без всякого преувеличения, что она была очень хороша, когда нарядилась з это платье и надела кольца и серьги. Она вообще была очень недурна собой, а впоследствии я убедился в том, что и душевная красота ее не уступает внешней. Она была верной и любящей женой Скунсу.
Опасаясь преследования, мы ехали домой кружным путем, выбирая по возможности самую глухую тропу. Прибыв в лагерь, мы узнали, что старик Бычья Голова опередил нас на два дня. Он был теперь совершенно не похож на высокомерного злобного старика, каким был у себя дома. Он просто пресмыкался перед Скунсом, разглагольствовал о красоте и добродетели своей дочери и говорил о своей бедности. Скунс дал ему десять лошадей и кремневое ружье, отобранное у индейца, убитого в ночь нашего побега из лагеря гро-вантров. Бычья Голова рассказал нам, что совершивший набег отряд был из племени кри и что гро-вантры убили семерых; отряду не удалось украсть ни одной лошади, так неожиданно было для него нападение.
Больше я не участвовал в экспедициях для «похищения девушек, но в дни своей юности, проведенной в прериях, совершил, мне думается, ряд других, не меньших глупостей.
ГЛАВА III. ТРАГЕДИЯ НА РЕКЕ МАРАЙАС
Как было условлено, я присоединился к Ягоде в конце августа и стал готовиться сопровождать его в зимней торговой экспедиции. Он предложил мне долю в своем предприятии, но я не чувствовал себя готовым принять это предложение, я хотел сохранить в течение нескольких месяцев абсолютную свободу и независимость, чтобы уходить и приходить когда захочу, охотиться, бродить с индейцами, изучать их образ жизни.
Мы покинули Форт-Бентон в первых числах сентября с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился, подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.
Поразительно, какой большой груз товаров вмещался в этих старинных «кораблях прерии». Обоз Ягоды состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каждой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюдесятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и товаров. В обозе было четыре погонщика быков, ночной пастух, который также гнал за нами «резерв» — запасных быков и несколько верховых лошадей, — повар, три человека для постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем Ягода с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те времена путешествовать по прерии, следовало бы быть посильнее, но мы были хорошо вооружены, а к одному из прицепных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела должны внушить ужас любому врагу.
Мы направлялись в одно место на реке Марайас, приблизительно в сорока пяти милях к северу от Форт-Бентона. Между этой рекой и Миссури к северу от Марайас до холмов Суитграсс-Хиллс и далее вся прерия была коричневой от бизонов. Мы направлялись на Марайас еще и потому, что она была излюбленной рекой черноногих, устраивавших здесь свои зимние лагеря. Ее совсем неглубокая долина заросла лесом, а под прикрытием тополевых рощ палатки индейцев были хорошо защищены от налетающих временами с севера снежных бурь; здесь было в изобилии топливо и росла отличная трава для лошадей. В долине Марайас и отходящих от нее оврагах водилось много оленей, вапити и горных баранов; на шкуры этих животных всегда был спрос. Летнюю одежду и обувь племя изготовляло преимущественно из замши.