— Затем более серьезным тоном: — Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо, мое видение! [15] Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.
Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца красных так же, как и белых. И — сказать ли? — любовь красных, как правило, прочнее, вернее.
Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взглядами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей у входа, какой-то юноша взял их, и мы вошли. В палатке было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он был массивный, грузный мужчина, типичный представитель племени гро-вантров (больших животов).
Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись из нее несколько раз. Один из гостей рассказывал что-то. Когда он кончил, вождь обратился к нам и спросил на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти все старшее поколение гро-вантров бегло говорило на языке черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на языке гро-вантров. Язык последних слишком труден, чтобы кто-нибудь, кроме родившихся и выросших среди гро-вантров, мог ему научиться.
— Мы приехали, — ответил Скунс, — с Желтой реки (река Джудит), из местности выше устья Теплого родника (Уорм Спринг). Мой вождь, Большое Озеро, посылает тебе этот подарок (при этом Скунс вынул и передал ему длинную плетенку табака) и просит тебя курить с ним, как с другом.
— Так, — сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, — Большое Озеро мой друг. Мы будем курить с ним.
— Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши охотники обнаружили следы военного отряда, направляющегося в эту сторону. Мы сами, этот белый, мой друг, и я, тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке выше по течению. Их двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и уж, конечно, не позже, чем завтра ночью, они нападут на ваш табун.
Старый вождь задал много вопросов; он спрашивал, какого племени может быть этот отряд, где именно мы видели следы и тому подобное. Скунс отвечал на все как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли, как я предположил, сообщить другим эту новость и подготовить внезапное нападение на участников предстоящего набега. Три Медведя объявил нам, что его палатка — наша палатка и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.
После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся пикуни. Потом Скунс и я прошлись по лагерю и спустились на берег реки. По дороге он показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был знахарь, и жилище его снаружи было расписано символами особой силы, данной ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя-гризли, а под ними круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две женщины душили толстого четырехмесячного щенка.
— Зачем они убивают собаку? — спросил я.
— Тьфу, — ответил Скунс, скривившись, — это угощение для нас.
— Угощение для нас! — повторил я в изумлении, — ты хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед эту собаку, и думают, что мы будем ее есть?
— Да, гро-вантры едят собак. Они считают, что собачье мясо лучше мяса бизона и вообще всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо и подадут его нам в громадных мисках; нам придется есть его, иначе они будут недовольны.
— Я к нему не притронусь, — воскликнул я, — нет, я ни за что к нему не притронусь.
— Нет, ты должен, ты будешь его есть, если не хочешь превратить наших друзей во врагов и, может быть, — добавил он грустно, — испортить мне возможность добыть то, зачем я приехал.
Пришло время, когда нам подали собачье мясо; оно казалось очень белым и, право, запах его не был неприятным. Но это было собачье мясо. Ни разу в жизни я не испытывал ни перед чем такого ужаса, как перед необходимостью отведать этого мяса, однако я почувствовал, что должен это сделать. Я схватил ребрышко, решительно стиснул зубы, а потом проглотил бывшее на нем мясо, жмурясь и глотая раз за разом, чтобы оно не пошло обратно. И оно осталось у меня в желудке. Я заставил себя удержать его, хотя было мгновение, когда неясно было, что победит — тошнота или моя воля. Так я ухитрился съесть маленький кусок из поданного мне мяса, налегая на пеммикан с ягодами, служивший чем-то вроде гарнира. Я был рад, когда обед кончился. Да, я был чрезвычайно рад; прошло много часов, пока мой желудок пришел после этого в норму. [16] Предполагалось, что неприятель может появиться этой ночью. Поэтому, как только стемнело, почти все мужчины лагеря взяли оружие и прокрались сквозь кустарники к подножию холмов, растянувшись цепью выше и ниже по реке и позади того места, где паслись их табуны. Скунс и я приготовили и оседлали своих лошадей; он сказал вождю, что в случае если начнется сражение, он, Скунс, сядет на коня и присоединится к людям вождя. В начале вечера мой товарищ ушел; я посидел еще с час и так как он не возвращался, лег на ложе, укрылся одеялом и, заснув скоро крепким сном, проспал до утра. Скунс как раз вставал. Позавтракав, мы вышли и пошли побродить. Он рассказал мне, что ему удалось накануне вечером шепнуть несколько слов Пиксаки, когда она вышла за дровами, и что она согласна бежать с ним, когда наступит время. Он был в превосходном настроении и во время нашей прогулки по берегу реки не мог удержаться от военных песен, которые черноногие распевают, когда они счастливы.
Ближе к полудню, когда мы вернулись в палатку, вместе с другими посетителями вошел высокий, крепко сложенный человек со злым лицом. Скунс толкнул меня локтем, когда вошедший сел напротив и мрачно взглянул на нас. Я понял, что это Бычья Голова. Густые и длинные волосы Бычьей Головы были свернуты в пирамидальную прическу. Некоторое время он разговаривал о чем-то с Тремя Медведями и гостями, а затем, к моему удивлению, начал произносить речь на языке черноногих; говорил он, обращаясь к нам с неприкрытой ненавистью.
— Все эти россказни о приближении военного отряда, — сказал он, — сплошная ложь. Подумайте, Большое Озеро послал их сказать, что его люди видели следы отряда. Я, конечно, знаю, что пикуни трусы, но когда их много, они, наверное, пошли бы по следам и напали на врага. Нет, никаких следов они не видели и никакого сообщения не передавали. Но я думаю, что враг проник к нам и находится в нашем лагере; он пришел не за нашими лошадьми, а за нашими женщинами. Прошлой ночью я вел себя как дурак. Я отправился подстерегать конокрадов; я ждал всю ночь, но никто не появился. Нынче ночью я останусь в своей палатке и буду подстерегать похитителей женщин, и ружье мое будет заряжено. Советую вам всем поступить так же.
Сказав свою речь, он встал и большими шагами вышел из палатки, что-то бормоча, наверное, проклятия всем пикуни, в особенности одному из этого племени. Старик Три Медведя с жесткой улыбкой проводил его взглядом и сказал Скунсу:
— Не обращай внимания на его слова. Он стар и не может забыть, что твои единоплеменники убили его сына и брата. Другие, — он глубоко вздохнул, — другие тоже потеряли братьев и сыновей в войне с вашим племенем, но мы все же заключили прочный мир. Что было, то прошло. Мертвых не вернуть, но живые будут жить дольше и счастливее теперь после прекращения борьбы и взаимных грабежей.
— Ты говоришь правильно, — сказал Скунс. — Мир между нашими племенами — хорошее дело. Я не хочу помнить сказанное стариком. Забудь об этом и ты и стереги своих лошадей, так как этой ночью, наверное, появится неприятель. В сумерки мы снова оседлали лошадей и привязали их к колышкам около палатки. Скунс наложил свое седло на пегую лошадь и укоротил стремена. На своей лошади он намеревался ехать без седла. Он сказал мне, что Пиксаки весь день пробыла под охраной жен своего отца, женщин из племени гро-вантров. Старик, не доверяя ее матери из племени пикуни, не пустил Пиксаки за дровами и водой для палатки. Я опять лег спать рано, а мой спутник, как обычно, ушел. Но на этот раз мне не пришлось спокойно спать до утра. Я проснулся от ружейной стрельбы в прерии и суматохи в лагере: люди с криком бежали к месту сражения, женщины перекликались, возбужденно переговаривались, дети плакали и визжали. Я выбежал к нашим лошадям, стоявшим на привязи, захватив ружья, свое и Скунсово. У него было отличное ружье системы Хоукинса, подарок Гнедого Коня, заряжавшееся большими пулями (32 на фунт). Впоследствии я узнал, что старик Бычья Голова один из первых выбежал спасать своих лошадей, когда началась стрельба. Как только он покинул палатку, Скунс, лежавший неподалеку в кустарнике, подбежал к ней и окликнул свою любимую. Она вышла, за ней следовала ее мать, несшая несколько мешочков. Через минуту они подошли к тому месту, где я стоял. Обе женщины плакали. Скунс и я отвязали лошадей.
15
В религиозных воззрениях индейцев прерий большую роль играл культ духов-покровителей, являвшихся во сне в образе различных животных. Скунс видел во сне какое-то подводное существо и оно стало его духом-покровителем и сверхъестественным помощником.
16
Пеммикан — вид консервированной пищи у индейцев Северной Америки: затвердевшая паста из высушенного на солнце и истолченного в порошок мяса оленя или бизона, смешанного с растопленным жиром. Иногда примешивались также хорошо растертые дикие ягоды.