Я часто сознательно пропускал увольнения под предлогом, что мне надо выспаться.
В самом деле я ложился в кровать в пустом кубрике, но не для того чтобы поспать — я погружался в медитацию и самадхи. Это было единственное законное время, когда можно было уединиться и медитировать. Я ложился, расслаблялся, как обычно, поднимал энергию, проходил через грохот звуков нада, погружался в неясное состояние на миг, терял чувствительность тела, и выскальзывал из него, чтобы побродить в тонких мирах или полетать, попутешествовать по городу.
Мои развлечения были куда более захватывающими!
Когда нас отпускали город в увольнение, я большую часть времени проводил один.
Одиночество, уединение, ходьба в созерцании по городу — стали моим обычным состоянием. Я бродил целыми днями по Киеву, так же как это было в детстве в Севастополе. Как обычно, исследовал силовые линии и места, иногда встречался с их хранителями и наблюдателями. В Киеве их было гораздо больше, и они были сильнее.
Часто я заходил в кафе, кино, музеи и выставки, просто чтобы согреться, поесть, посидеть и продолжить свой путь в блаженстве.
Особенно мне полюбился Андреевский спуск. Там постоянно тусовались с выставками художники-сюрреалисты, с которыми я сошелся, так как у нас было нечто общее. Я вообще всегда любил андеграунд, это как раз то, чем был и я сам. Ведь сам я всегда находился в глубоком экзистенциальном андеграунде, хоть на мне и была военная форма. Я стал часто посещать выставки художников-сюрреалистов, абстракционистов, абсурдистов, примитивистов «митьков», молодежные мини-театры абсурда, хэппенинга, боди-арт выставки, которые тогда уже вовсю расцветали. Дали, Малевич, Кандинский, Серебряков всегда вдохновляли меня, но только не Пикассо.
Моей любимой музыкой тогда, кроме космических тем, был «Желтый звук» Альфреда Шнитке. Все, чего не понимали «люди мира сего», притягивало меня.
Помню, однажды, зайдя на одну такую выставку, я увидел толпу людей, которые что-то слушали и обсуждали. Я подошел поближе. Подиум, арка, колонны. Белый рояль. На нем — стакан водки, на стакане — кусок хлеба и огурец. За роялем — человек в одних трусах. Глядя ввысь, он вдохновенно играет «Лунную сонату» Бетховена. Абсурд земного бытия!
Все мы — актеры в этом театре абсурда. Мы — боги, играющие роли людей. Как же мне все это было близко!
Вся моя жизнь была такой же игрой абсурда. Я был един с Богом... в шинели курсанта третьего курса военно-морского училища.
Мы, будучи бесконечным единым разумом, живем как ограниченные существа, полностью захватившись иллюзией этого мира. Разве это не абсурд?
Я был всем, все было во мне. Мне ничего не было нужно, и никто не был нужен.
Весь мир был един со мной. Я был неописуемо, невероятно счастлив, переполнен божественным! И вовсю юродствовал в душе через эту любовь к «сюру», но разве можно было это хоть кому-то объяснить?
Некоторые курсанты-одноклассники, активисты-коммунисты даже упрекали меня за это, говоря, что мне всегда все равно. Особенно после того, как я отклонил свою кандидатуру на выборах на должность секретаря партбюро класса. Разве мог я им внятно объяснить, кто я такой и что здесь делаю?
Нет, мне было далеко не все равно, я внутри был полон до краев благословением того божественного, что всегда было со мной, того недвойственного абсурда бытия, юродства, веры, магии, гармонии, любви, медитации, непостижимости, но это никак не вписывалось в окружающую реальность. Я был человеком из другой культуры, или даже планеты, и не знал пока, как все это выразить, не нарушая принятых правил и гармонии.
Это ощущение абсурда бытия вылилось в то, что я начал сам для себя писать небольшие научно-философские статьи, и решил серьезно заняться научной работой на кафедре военной психологии и педагогики (ВПП) по теме «Нестандартные психологические ситуации и их роль в формировании эмоционально-волевой устойчивости». Это же ощущение стало притягивать в мою жизнь странных, парадоксальных людей, которые мне попадались в увольнениях и отпусках. Среди них была женщина, контактирующая с инопланетянами, маги, колдуны, экстрасенсы, художники-абсурдисты.
Понемногу я приобщался к магической стороне жизни социума. Я уже давно не искал свой путь, но активно искал способ и язык, которым мог бы его выразить для мира. Но пока, увы, не находил. Мне оставалось лишь, как обычно, все маскировать, скрывать, наглухо прятать, вуалировать, шифровать двойными, тройными смыслами, и этим, надо сказать, я овладел в совершенстве.