Я утрачивал ощущение тела и погружался в нирвикальпа-самадхи за пределы этого мира. Тогда я не знал даже этих слов, я только понимал, что со мной происходит нечто великое, не вписывающееся в картину мира обычных людей, то, что никто не знает и не понимает. Я переживал такие невероятные измерения за пределами имени и формы, которым и сейчас могли бы позавидовать многие хорошие йоги, живущие в пещерах. Эти переживания полностью перевернули мою жизнь и растворили мое эго.
Я чувствовал себя бесконечно одиноким, у меня исчезли друзья, человеческие цели в жизни, я утратил всякий интерес к играм со сверстниками, учебе, тем целям и ролям в жизни, которые мне подыскивали родители. Мои сверстники по играм и одноклассники подрастали, они начинали активно интересоваться модными вещами, девушками, автомобилями и с энтузиазмом строили планы на будущее, мечтая, как они будут учиться в вузах, создавать семьи, устраиваться на работу. Помню, в то время среди них считалось престижным плавать на кораблях дальнего плавания за границу.
Они собирались и ходили на дискотеки, на футбол, посещали пивные бары, воображая себя взрослыми. Я же наоборот, все больше и больше отстранялся от любых связей и отношений. Я остро чувствовал иллюзорность, фальшь и бесполезность всего этого, зная, что те переживания, которые были у меня внутри, не оставят камня на камне от всех человеческих планов и ценностей. Я четко понял, что пути и ценности мира людей не являются моими путями и ценностями.
Мое окружение тоже изменилось. Я дистанцировался почти от всех друзей и одноклассников, так как наши ценности и цели в жизни стали сильно отличаться. Я бродил без цели и без единой мысли один по городу и чувствовал себя полностью удовлетворенным.
К тому времени моя медитация стала естественной, я постоянно медитировал даже на уроках в школе, сидя за партой, так, что даже не ощущал своего тела. Мне не нужно было прикладывать усилий к медитации. Я был в Том. То просто накрывало меня, подхватывало и уносило, а я не сопротивлялся этому.
Затем, когда медитация заканчивалась, жил, сохраняя это ощущение, где бы я ни был. Это было невероятное, радостное и легкое ощущение, фонтанирующий азарт, игра, когда ты знаешь, что все нереально и подобно сну, тебя нет, нет других, но все чудесным образом проявляется.
Иногда, сидя на занятиях в школе, я расслаблялся и смотрел в пространство, по телу поднимался сильный огонь, сопровождающийся покалыванием и блаженством, а затем наступало сильное расширение сознания.
Я сидел в классе, сосредоточившись на одной точке, не слышал голоса преподавателя и не осознавал, что происходит вокруг. Из-за этого одноклассники стали странно смотреть на меня, так как я, по их мнению, был довольно странным. Так оно на самом деле и было. Я был настолько отстраненным, что это бросалось в глаза всем окружающим. Но меня это мало волновало. Их маленькие цели и проблемы мне казались смешными. Тем не менее, все понимали, что я каким-то странным образом, знаю нечто, что не известно им, и уважали меня. Иногда, когда одноклассникам нужно было решить какой-то вопрос с учителями, классным руководителем или даже директором, они подходили ко мне за советом.
Я сохранил адекватность в таком возрасте только потому, что уже и так чувствовал свою внутреннюю неадекватность, и имел некоторый опыт самодостаточности, отрешения от мира, игры с миром и другими людьми. Я хорошо и ясно провел для себя границу между собой и своими опытами, всеми людьми и остальным миром. И никогда не нарушал ее.
Я даже написал небольшой рассказ с собой в главной роли, где описал это положение.
Там были такие строки, я их помню даже сейчас:
«Он был довольно молод, но чувствовал, будто ему тысяча лет. Еще с самого детства он понял, что его не интересует то, чем живут окружающие люди. Эта черта между ним и людьми была проведена им самим очень давно, без особых раздумий, страхов и колебаний.
Никаких мук непонимания, выяснений отношений, конфликтов с людьми у него никогда не было. Просто он однажды принял это для себя как естественный факт. Как принимают свой цвет глаз или волос, или дождь на улице — без комментариев.
Факт, что люди это люди, а он — другой. У них своя жизнь, у него — своя. Возможно, он тоже — человек (скорее всего, так и есть), но какой-то другой, космический, неземной, с другими генами что ли.
Эта инаковость была настолько вопиющей для него самого, что он думать не мог о том, чтобы обсуждать ее с кем-нибудь из родных или знакомых.