Выбрать главу

Она провела меня в свою комнату, стены которой были увешаны портретами Ивана Мироцкого. Среди них были портреты, изображающие его в молодости, — лицо необыкновенной красоты и силы, и один портрет в мундире, который Иван прислал жене, став солдатом. Она обвила этот портрет крепом. Из рассказа жены Ивана я узнала историю их жизни и то, как он один отправился искать удачу в Америку: у них не было достаточно денег для совместного переезда.

— Я должна была потом приехать к нему, — сказала она. — Он всегда писал мне: «Очень скоро у меня будут деньги, и ты приедешь».

Проходили годы, и она все еще продолжала служить воспитательницей в школе для девочек, ее волосы поседели, а Иван так никогда и не прислал ей денег на отъезд в Америку.

Я сопоставила судьбу этой терпеливой старой женщины, — ибо она казалась мне очень старой, — с моими смелыми путешествиями и не могла ее понять, как же она, будучи женой Ивана Мироцкого, не поехала к нему, ведь ей этого хотелось! Хотя бы палубной пассажиркой! Я никогда не могла понять, ни тогда, ни впоследствии, почему если кто-то что-нибудь хочет сделать, то почему не делает этого. Я никогда не хотела откладывать осуществление того, чего домогалась. Это часто приводило меня к мытарствам и невзгодам, но, по крайней мере, я чувствовала удовлетворение от того, что иду своим путем.

Я сидела в ее комнате, окруженная портретами Ивана. Она крепко сжимала мне руки и безумолкно говорила о нем, пока я не сообразила, что темнеет.

Она взяла с меня обещание прийти еще раз. А я попросила ее прийти повидаться с нами, но она сказала, что у нее нет ни одной свободной минуты, так как приходится работать с раннего утра до позднего вечера, давая уроки и исправляя упражнения учеников. Отпустив раньше кеб, я возвращалась домой на верхушке омнибуса. Помню, что всю обратную дорогу я проплакала над судьбой Ивана Мироцкого и его бедной жены. Но в то же время я испытывала странное, ликующее чувство силы и презрения к людям, которых постигают неудачи либо которые проводят свою жизнь в ожидании. Такова бесчеловечность ранней молодости.

До тех пор я хранила фотографию и письма Ивана Мироцкого у себя под подушкой, но с этого дня, запечатав в пачку, спрятала их в свой чемодан.

Первый месяц аренды нашей студии в Челси истек. Стояла очень жаркая погода, и мы наняли меблированную студию, которая сдавалась внаем в Кенсингтоне. Тут у меня было пианино, был простор для работы. Но очень скоро, в конце июля, лондонский сезон закрылся, и мы остались с ничтожной суммой, отложенной за время сезона, и с перспективой безденежного августа впереди. Весь август мы провели в библиотеке, Кенсингтонском музее и Британском музее.

Наступил сентябрь. Элизабет, которая вела переписку с матерями наших бывших учеников в Нью-Йорке, получила от одной из них чек на обратный переезд и решила, что должна вернуться в Америку, дабы подработать немного денег.

— Если я заработаю, — сказала она, — я смогу посылать вам кое-что, а как только вы разбогатеете и прославитесь, я немедленно вернусь к вам.

Веселая и кроткая Элизабет уехала. Мы втроем провели в студии несколько дней в полном унынии.

Октябрь был холодным и угрюмым. Впервые мы испытали лондонский туман, а питание из дешевых похлебок, видимо, сделало нас малокровными. Даже Британский музей утратил свою прелесть. Бывали долгие дни, когда не хватало бодрости просто выйти из дому. Мы просиживали эти дни в студии, завернувшись в одеяла и играя в шашки кусками картона на самодельной шахматной доске.

Мы были в полном упадке духа. В иные дни утром не хватало мужества встать, и мы спали целый день.

Наконец от Элизабет прибыло письмо с приложением денежного перевода. Она прибыла в Нью-Йорк и остановилась в Букингемской гостинице на Пятой авеню, открыла школу, и дела ее шли отлично. Это нас приободрило. Срок аренды нашей студии истек, и мы наняли небольшой меблированный дом на Кенсингтонской площади.

Однажды вечером, когда стояла прекрасная погода и мы с Раймондом танцевали в саду, появилась чрезвычайно красивая женщина в большой черной шляпе и спросила:

— С какого места земли вы появились?

— Вовсе не с земли, — возразила я, — а с луны.

— Отлично, — сказала она, — с земли или с луны, вы мне очень нравитесь. Не хотите ли вы меня навестить?

Мы последовали за ней в ее красивый дом на Кенсингтонской площади, в котором чудесные портреты кисти Берн-Джонса, Россети[20] и Вильяма Морриса[21] запечатлели хозяйку дома.

вернуться

20

Россетти, Данте Габриэль (1828—1S82) — английский поэт и художник, основатель прерафаэлизма.

вернуться

21

Моррис, Вильям (1834–1896) — реформатор английской керамической промышленности, художник и поэт, автор социальной утопии «Вести ниоткуда».