Здесь было очень темно, и только посреди комнаты, на низком столике для шахмат, горела свеча.
Он повернулся ко мне, взял мое лицо в свои руки и горячо, словно уже начал творить свое заклинание, прошептал:
– Лера, ради всего святого, умоляю тебя выслушать меня, всё запомнить и ни на шаг не отступать от моих слов. Слышишь меня? Ни на шаг!
Я кивнула, и он снова заговорил:
– Все, что требуется от тебя там – просто стоять на месте. Ты там не для того, чтобы вершить судьбу и уж точно не для того, чтобы вмешиваться в ход времени. Ты там выступаешь в роли гири. Противовес, который делает обмен равным, и не более того. Понимаешь? Не более! Прошу, услышь меня и запомни – Великая уже все знает. Мне нужна ОНА, а ты просто должна стоять и ничего, повторяю, НИЧЕГО не делать! Запомнила? Хотя нет, не то слово. Обещай мне, что ты никуда не полезешь. Обещай мне!
– Обещаю.
– Не верю. Еще раз, и так, чтобы я поверил тебе!
И тут, совершенно неожиданно для себя самой, словно откровение, во мне проснулась та самая пресловутая женская сущность, которую требовали от меня Косой и Ирма. Я привстала на цыпочки и легким, невесомым, как крылья бабочки, прикосновением, поцеловала Влада в губы.
– Обещаю.
Он молчал с минуту, затем легкий вздох, а потом и он удивил меня. Притянув меня к себе, он обнял меня и тихо сказал.
– Я тебя люблю.
Вот так просто. Без пафосного вступления и пышной, яркой концовки. Оказывается, это делается именно так. Слова его, теплые, нежные полились по моим венам, согревая мое сердце. Господи, как же приятно прятаться за твоей спиной и знать, что на любую мою глупость у тебя есть необходимая мудрость. Но Влад посчитал, что слишком много нежностей – тоже нехорошо, а потому добавил:
– Только не навороти там, как обычно, ладно?
Я выдохнула и кивнула.
– Хотелось бы верить, – вздохнул он. – Ладно, поехали. Иди, садись за столик.
– А с какой стороны?
– Неважно.
Мы сели за столик, он – с одной стороны я – напротив него. Свеча, единственный источник света к кромешной тьме, несмотря на всю мягкость своего света, неприятно резала глаз. Видимо, слишком сильным был контраст.
– Итак, – тихо сказал Влад. – Всё, что от тебя требуется – это представлять, что ты идешь на свет свечи.
– Это как?
– Представь, что темнота вокруг – это стены коридора, а свеча – это свет в его конце. Тебе нужно мысленно идти по этому коридору на свет. Поняла?
– Надеюсь. А мне не нужно вместе с тобой повторять заклинание? Или внимательно слушать то, что ты говоришь?
– Ты хоть заслушайся, все равно ни слова не понимаешь, а потому и повторить за мной ничего не сможешь.
– Да точно, я – бездарность.
– Есть немного, – пробубнил Влад.
А потом он заговорил. Тихо и ровно слова потекли из его уст, как стихи, правда, без рифмы. Я уставилась на свечу и почти разу же отключилась от реальности. Как будто делала это бессчетное количество раз, я увидела перед собой черный коридор и свет свечи, которой был таким колючим еще мгновение назад, смягчился и стал манящим, как зов серены. Где-то на заднем плане знакомый голос звучал чуждо и далеко, словно из-за стены, разделяющей нас миллиардами лет, и тело мое больше не принадлежит ни мне, ни кому бы то ни было еще. Оно, тяжелое и неповоротливое, осталось где-то далеко позади, а я летела вперед. Свет становился все ярче, слова слились воедино в поток непрекращающихся, бессмысленных звуков, которые становились все тише и тише. Все случилось так быстро, что я совершенно этого не осознала.
Я стояла в кромешной тьме, но темно не было. Я посмотрела вниз и чуть не завизжала от восторга – под моими ногами стелилось время. Не знаю, как это описать, ведь нет ничего в мире, что было бы похоже на это. Словно прозрачный золотой хрусталь, прямо подо мной текла река, но не как вода, а как расплавленное стекло. Широкий, ровный поток струился вперед и в него, поперек, как переплетение нитей в ткани, врезались человеческие жизни. По всей длине, сколько хватало глаз, время было иссечено людскими нитями. Я оглянулась назад – и там бесконечная река плотно переплеталась с перпендикулярными тонкими золотыми нитями разной длины. Но самое удивительное было в том, что некоторые из них изменяли течение основного русла. Местами, где одна или несколько нитей становились намного толще, русло золотого хрусталя приподнималось, словно спотыкаясь о камень, и меняло направление. Не все, не целиком, но крошечная часть, одна из миллиардной, как крохотный ручеек, уходила то в сторону, то наверх, то вниз, а то и вовсе закручивалась спиралью и спускалась куда-то во тьму. Местами она была испещрена такими ответвлениями, а местами была ровной и гладкой. Но в некоторых местах , где нити соединялись, тянули за собой другие переплетения, превращаясь в толстую косу из множества переплетенных жизней, превращаясь в огромный золотой ком, происходило невероятное – река времени раздваивалась, троилась, и та часть, что «споткнулась» о золотой ком, резко уходила вверх или падала вниз, меняя, хоть и частично, направление движения основного русла реки. Некоторые из этих ответвлений поворачивали назад и стремились куда-то к истоку. Некоторые скручивались в кольцо, становясь замкнутыми, а некоторые уходили далеко вперед, чтобы, набрав силу, снова разделиться на части. Где-то там далеко река превращалась в сплошное кружево из завитков, поворотов, обрывов и соединений. Это было безумно красиво. Я поняла, что, не дай я обещание Владу, я могла бы гулять по этим завиткам, разглядывая настоящее, прошедшее, будущее. Здесь время имело совершенно другую форму. Здесь по времени можно было гулять и читать его, как книгу, возвращаясь в любой момент, и видя так далеко впереди, что не хватало воображения для того, чтобы понять, какое время там, в нескольких сотнях шагов отсюда, по человеческим меркам. Какое время в десяти шагах от меня? В трех? В двухстах? У меня закружилась голова от сознания того, что на самом деле есть время.