Я отрицательно помотала головой, а потом высвободилась из его рук и отодвинулась:
– Не хочу я быть твоей королевой.
– Не будь моей королевой. Будь королевой в моем замке.
– А в чем разница?
– Владеть не мной, а всем тем, что у меня есть – вот в чем разница.
– Слишком уж хитро. Ни так, ни так не хочу.
– Так чего же ты хочешь? – спросил меня Влад, хмуря брови.
– Хочу остаться здесь. В своем замке и учиться жить с тем, что есть.
– Господи, Лера… – закатил глаза Влад. – Поменьше драматизма. Что же такого случилось, что мы, на полном серьезе, обсуждаем твою судьбу, словно тебя уже ведут на эшафот? Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку в своем страдании? Я понимаю возраст такой, что хочется усиленно жалеть себя и обвинять всех в своей жалкой, никчемной, убогой жизни, но, ты удивишься – жалкой и убогой ты ее делаешь сама. Я не вижу катастрофы! Все живы, здоровы и ты молода, руки, ноги целы, с головой, правда, нелады, но так ведь всегда было.
– Ну, знаешь ли…
– Не знаю и знать не хочу. Я и так дал тебе достаточно времени на то, чтобы ты пришла в себя. Я отпустил тебя и не трогал, но теперь…
– Что теперь? Почему ты решаешь, сколько мне нужно времени, чтобы прийти в себя?
– Я ничего не решаю, просто устал смотреть, как ты высасываешь горе из пальца. Знаешь, какие ужасы случаются с людьми? Похлеще твоих. И знаешь, как ни странно, но человек, на чью судьбу выпадают страшные вещи, никогда не ведет себя, так как ты. Не холит и не лелеет свою боль, не нянчиться с ней, как с младенцем. Он избавляется от нее, бежит или борется, у кого на что хватает сил, но никто не сидит у разбитого корыта, безотрывно глядя на то, что уже не спасти, потому что смотреть на разбитое корыто – значит, снова и снова переживать ад, а это больно, знаешь ли. Люди, пережившие войну, умеют любить мирное небо над головой, тот, кто голодал – никогда не скривится при виде йогурта не той жирности. Хватит, Лера.
– Да что ты пристал ко мне? – я поднялась на ноги и подошла к окну, уперевшись нахмуренным взглядом в ночь за стеклом. – Согласна, я не больна, и все живы, и, да, это – далеко не самое страшное, что происходит с человеком. Но ничего я не могу сделать с тем, что у меня внутри. Я натягиваю на лицо улыбку там, где это требуется. Но ты-то ждешь от меня не вежливости, а чтобы я воспаряла из пепла! Разве это делается на заказ, по щелчку пальцев? Как можно захотеть чего-то, если я ничего не хочу? Как можно требовать от меня стать счастливой?
– Я не прошу стать счастливой, я прошу перестать себя жалеть и уже делать что-нибудь. Например, пока ты ждешь восстания из пепла твоей души, можем же мы сделать доброе дело и спасти мой мир? Попутно, так сказать, пока нам все равно нечем заняться? Дрогу осилит идущий. Слышала о таком?
– Я не хочу тебе помогать! – повернулась и посмотрела на него прямо и открыто. Я не собиралась сказать гадость и нарочно обидеть, я просто сказала как есть. Честно выразила свои мысли, пожалуй, впервые за последние два года.
Влад молча смотрел на меня. Потом он опустил глаза, поднялся на ноги и, поднимая с дивана пальто, тихо сказал.
– Не хочешь – так не хочешь.
Он накинул пальто, а потом просто исчез, оставив меня совершенно одну.
Глава 2. Бойня подушками
С того дня, как Влад демонстративно исчез прямо на моих глазах, прошло три недели. Осадочка от разговора у меня не осталось, так же, как не появилось чувства вины за грубость и черствость. Все осталось таким же, как и до нашего разговора, словно его и не было. Я даже начинала сомневаться в реальности произошедшего, да вот только коллеги – дамы, попавшие под влияние Влада – весьма красноречиво давали мне понять, что он и правда был здесь. Первое время я никак не могла отделаться от дурацких вопросов и полунамеков, но потом, когда ажиотаж сошел на нет, все вернулось на круги своя, и жизнь вошла в русло серых будней так, словно никогда оттуда не выходила, и самым волнительным моментом стала индексация зарплаты на пять процентов. Снотворное творило чудеса, и теперь, когда я высыпалась и могла трезво рассуждать в течение всего рабочего дня, жизнь уже не была похожа на прокисшие щи. Настроение не поднималось, но туман в голове рассеялся. Теперь проходящая мимо жизнь была кристально чистой и понятной, но при этом ровной, начерченной по линейке полосой, в которой не было места подъемам и спускам.