В тот день на мою просьбу редактор ответил отказом.
У меня вырвался вздох разочарования, но в ту же секунду я решил, что все равно уйду в отпуск.
Когда я покидал кабинет редактора, он сказал мне вдогонку, что если я все-таки уеду, то могу вообще не возвращаться. Теперь я разочаровал его, и отношение главного ко мне стремительно переменилось, он объявил мне войну. Но в ту минуту ничто не могло меня напугать.
Я вышел из кабинета редактора. Мне скоро должно было исполниться тридцать три года. За это время я не смог найти общего языка с отцом и сестрой, успел потерять мать и лучшего друга, оказался не в состоянии поддерживать отношения с женщиной и так и не разобрался, как мне жить дальше. В банке у меня оставалось триста евро, и меня только что уволили с работы… ну что же, неплохо для начала.
Но, как ни странно, я прекрасно себя чувствовал. По крайней мере, в ту минуту.
Я решил отогнать машину в мастерскую отца и оставить ее там. Я сказал отцу, что если он найдет клиента, который захочет купить машину, то он может ее продать. Я стал выкидывать из машины накопившееся там барахло и, открыв багажник, обнаружил в нем дорогую для себя вещь. Среди хлама, валявшегося в багажнике, затерялся голубой свитер Федерико, тот самый, который сейчас я повязал себе на пояс. Этот свитер имел для меня то же значение, что и стакан для ручек и открытка, которую написал мне друг во время своих странствий. Я понюхал его в надежде, что он еще хранил запах Федерико. Запах сохранился. Я был бы безумно рад, если бы знал, как можно удержать его навеки. Запах близкого человека волнует сильнее, чем сотня фотографий. Только запах, как и боль, со временем исчезает. Я уже много раз надевал этот свитер. Он согревает меня лучше любого другого. Пусть даже рукава коротковаты.
Я никак не могу понять, одежда при стирке растягивается или садится. Когда я прихожу в магазин и примеряю вещь, которая мне тесна, продавщица уверяет меня, что после двукратной стирки она растянется и будет мне впору. Если же я примеряю вещь, которая мне велика, то меня убеждают в обратном — говорят, что после стирки она сядет. Ловкие у нас продавщицы.
Я зашел в дом попрощаться с отцом и сестрой, сказал им, что взял отпуск и собираюсь ненадолго уехать. Потом натянул свитер Федерико и вернулся к себе домой. Я стоял на пороге настоящего приключения, оставлял за спиной все, что мне было привычно и знакомо, и готовился шагнуть в неизвестность. Наконец я почувствовал, что у меня достаточно смелости и желания, чтобы «ринуться вперед, упасть и взмыть ввысь», как однажды в разговоре со мной выразился Федерико.
Меня охватило сильное возбуждение, я ощущал прилив новых сил. На следующий день я отправился на поиски самого себя.
12 Ему без этого не обойтись
Прежде чем подняться в самолет, я всегда заглядываю в билет, смотрю на ряд и литеру своего места. Не знаю почему, но я никак не могу их запомнить и постоянно вынимаю из кармана билет, пока не сяду на свое место. В моем головном мозге отсутствует отдел, отвечающий за запоминание данных, указанных в билете. В самолете, уносившем меня в неизвестность, я занял кресло со стороны прохода, справа от меня сидела очень полная женщина лет семидесяти. Перед взлетом стюардесса принесла ей удлинитель для ремня безопасности. Я в жизни не видел таких полных женщин. Бессмысленно говорить, что подлокотника справа у меня как бы не было, я не мог положить на него руку, потому что на нем лежал гигантский батон колбасы с сосисками вместо пальцев.
Во время полета я волновался. Я боялся, что самолет разобьется и я умру. Смерть подкралась ко мне слишком близко, мне казалось, что я даже увидел ее своими глазами. Я впервые испытывал страх в полете и, чтобы избавиться от напряжения, заставил себя думать о чем-нибудь смешном. Я стал воображать, как голые лилипуты бегают взад-вперед по салону самолета.
Более или менее спокойно я себя почувствовал, когда решил, что если самолет упадет в море, то я плюхнусь в старую шлюпку, сидевшую справа от меня. Полет проходил нормально, только лилипуты все бегали по коридору.
Соседство с проходом было не самым большим удобством, а кроме того, слева от меня еще сидели две девушки. Одна из них то и дело принималась плакать. Я впервые видел эту девушку, но внутренне был готов приободрить ее, сделать что-нибудь для нее, чтобы помочь ей избавиться от гнетущего ее чувства, — наверное, потому, что меня самого переполняли боль, тоска и страх. В общем, мы были с ней товарищи по несчастью. В ее рыдании слышалось такое отчаяние, что я вообразил, что она, наверное, тоже потеряла близкого человека, возможно кого-то из родителей. Только позже я догадался о причине ее слез, когда подруга неожиданно осадила ее: «Хватит, не думай больше о нем, теперь тебе надо думать только об отдыхе, а не об этом мерзавце. Вот увидишь, в лагере ты встретишь сотни парней лучше, чем он. К тому же, честно говоря, ты избавилась от порядочного засранца. Я на твоем месте так не горевала бы, да и грустить тебе незачем. Поверь мне, тебе повезло, что все так закончилось…»