— Да, но это не хорошо. Ты не должен это делать больше никогда. Это не воровство, это мелкая кража.
— Но это не так, сеньорита. Разве мир не принадлежит Богу? И все, что есть в мире разве не Бога? Тогда и цветы тоже ЕГО…
Она застыла напуганная моей логикой.
— Только так я мог приносить вам цветок, сеньорита. В нашем доме нет сада. А цветок стоит денег…. И я не хочу, чтобы ваш письменный стол всегда стоял с пустой вазой. Она сухо сглотнула.
— А вы разве не дарите мне иногда, деньжата чтобы я купил пирожное с начинкой?..
— Я бы давала тебе каждый день, но ты исчезаешь…
— Я бы не согласился брать эти деньги каждый день.
— Почему?
— Потому что есть и другие бедные дети, которые не носят с собою обед.
— Она вытащила из сумки платочек и незаметно провела им по глазам.
— Сеньорита, вы разве не видите «Совушку»?
— Это кто?
— Та черненькая, которой мать делает на голове валики и подвязывает их бечевкой.
— Знаю, это Доротилия.
— Точно она, сеньорита. Доротилия еще беднее, чем я. И другие девочки не хотят играть с ней, потому что она черненькая и очень бедная. Поэтому она всегда сидит в углу. Я делю с ней пирожное, то, что вы мне дарите.
И тогда она застыла с платочком у носа на долгое время.
Иногда вы бы могли давать эти деньги ей, вместо меня. Ее мама стирает белье и у нее одиннадцать детей. Все еще маленькие. Диндинья, моя бабушка, каждую субботу дает ей немного фасоли и риса, что бы помочь им. И я делю свое пирожное с ней, потому что мама научила меня, что надо делить свою бедность с теми, которые еще беднее.
У нее полились слезы.
— Я не хотел чтобы вы плакали, сеньорита. Обещаю вам, что не буду больше воровать цветы и с каждым днем буду все прилежнее.
— Дело не в этом, Зезе. Иди сюда. Она взяла мои руки в свои.
— Ты пообещаешь мне, потому что у тебя чудесное сердце, Зезе.
— Я обещаю вам это, но не хочу обманывать вас, сеньорита. Я не имею чудесного сердца. Вы говорите это, потому что не знаете, какой я дома.
— Это не важно. Для меня ты имеешь чудесное сердце. Отныне и впредь я не хочу, чтобы ты приносил мне цветы. Единственно, если тебе подарят что-либо. Обещаешь мне?
— Да, я обещаю, сеньорита. Но ваза? Она всегда будет пустой?
— Она никогда не будет пустой. Каждый раз, когда я на нее посмотрю, я буду видеть в ней самый красивый цветок в мире. И буду думать, тот, кто подарил мне его, был моим лучшим учеником. Хорошо?
Сейчас она смеялась. Отпустила мои руки и сказала с нежностью:
— Теперь можешь идти, золотое сердце…
ПРОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Я увижу твою смерть в одиночке
Первое и самое полезное, чему можно научиться в школе, это дни недели. И теперь, когда я владею днями недели, то знаю, что «он» приходит по вторникам. Затем я узнал также, что в один вторник он ходит по улицам с другой стороны Вокзала, а в другой по нашей стороне.
Поэтому в этот вторник я прогулял уроки. Я не хотел, чтобы Тотока об этом узнал, а то пришлось бы платить ему некоторым количеством шариков, чтобы он дома ничего не говорил. Так как был еще рано, а он появится, когда часы на церкви покажут девять, то я решил сделать несколько кругов по улице. Конечно же, по тем, где было безопасно. Прежде всего, я остановился у церкви и бросил взгляд на святых. На меня находил некоторый страх, когда я видел их изображения, неподвижные и освещенные свечами. Свечи мигали, и оттого святые тоже мигали. Я пока еще не был уверен в том, что святым быть хорошо и все время стоять неподвижно, неподвижно. Я прошел через ризницу, где находился дон Закариас, вытаскиваю-щий из канделябров огарки и устанавливающий в них новые свечи. Он уже сложил на столе целую горку огарков.
Он остановился, взгромоздил очки на кончик носа, выдохнул, развернулся и промолвил:
— Добрый день, мальчик.
— Вы не хотите, чтобы я вам помог?
Мои глаза пожирали огарки свечей.
— Если только хочешь мешать. Ты не был сегодня в школе?
— Да, был. Но учительница не пришла. У нее болят зубы.
— А!
Он снова повернулся, опять взгромоздил очки на кончик носа.
— Сколько тебе лет, мальчик?
— Пять, нет шесть лет. Не шесть, в действительности пять.
— Так на чем остановимся, пять или шесть?
Я подумал о школе и соврал: — Шесть.
— Ну что же, в шесть лет тебе уже пора приступить к изучению Катехизиса.
— А я могу?
— Почему нет? Ты должен будешь приходить каждый четверг в три часа. Хочешь придти?