показал мне, какое значение
имеет любовь…
Пусть все они покоятся с миром!..
а теперь еще
Доривал Лоуренсо да Сильва
(Додо, ни печаль, ни тоска не убивают!..)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В Рождество, иногда рождается Мальчик Черт
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как я искал ответы на вопросы
Мы шли по улице, взявшись за руки, без всякой спешки. Тотока на ходу учил меня жизни. Я чувствовал себя очень довольным, потому что мой старший брат вел меня за руку и объяснял разные вещи. И все это он делал вне дома. Дома я самостоятельно учился открывать для себя вещи и устраивать разные штуки, конечно, не обходилось без ошибок, и часто все заканчивалось шлепками. До недавнего времени меня никто не бил. Однако, вскоре все открылось и все только и жили тем, что обсуждали меня, называя злодеем, дьяволом, паршивым бродячим котом. А мне это все было до лампочки.
Если бы я не был уличным пацаном, то я начал бы петь. Петь — это да, здорово. Тотока умел делать кое-что больше кроме пения — свистеть. Но как я не старался подражать ему у меня ничего не выходило. Он успокаивал меня, говоря, что это не важно, что мой рот еще не может выдувать достаточно воздуха. Так как я не мог петь на людях, то начал петь внутри себя. Поначалу это было странно, но затем мне понравилось. Я вспомнил одну мелодию, которую мне пела мама, когда я был очень маленьким.
Она стояла у бака с водой, с какой-то тряпкой на голове от солнца. На ней был передник прикрывающий живот и часами она, погружала руки в воду, пока мыло не превращалось в пену. Затем она выжимала белье и шла к веревке. Вешала все на нее и меняла воду. Все тоже она проделывала со всем бельем. Она занималась стиркой белья дома доктора Фаулхабера, чтобы покрывать расходы в доме. Мама была высока, худая, но очень красивая. Она была очень смуглая с черными гладкими волосами. Когда она их распускала, то они доставали ей до пояса. Но прекраснее всего было, когда она пела, я присаживался рядом и запоминал.
До сегодняшнего дня эта песня навевала на меня непонятную грусть. Тотока толкнул меня. Проснись.
— Что с тобою, Зезé?
— Ничего. Я пел.
— Пел?
— Да.
— В таком случае я, наверное, глухой.
Возможно, я еще не знал, что можно петь внутри? И промолчал. Если я не знаю то, что ему объяснять. Мы дошли до края автодороги Рио-Сан Пабло. Здесь передвигались на всем: грузовиках, автомобилях, телегах и велосипедах.
— Слушай, Зезé, это важно. Вначале хорошо посмотри. Посмотри на одну и другую стороны. Сейчас! Мы бегом пересечем шоссе.
— Тебе было страшно?
Было довольно страшно, но я помотал головой, что нет.
— Давай перейдем снова, вместе. Затем я хочу посмотреть, как ты усвоил. Возвращаемся.
— Теперь ты умеешь переходить один. Ничего не бойся, ведь ты уже мужчина. Мое сердце забилось.
— Теперь. Начинай.
Я побежал со всех ног, почти не дыша. Подождал немного и он дал знак возвращаться.
— Для первого раза, у тебя получилось очень хорошо. Но ты кое-что забыл. Ты должен посмотреть на обе стороны, не едет ли машина. Я же не всегда буду тут стоять, чтобы давать тебе знак. На обратном пути попрактикуемся еще. А сейчас пойдем, я покажу тебе одну вещь. Он взял меня за руку, и мы медленно продолжили путь. Я был впечатлен нашей беседой.
— Тотока.
— Что?
— Возраст разума трудный?
— Что это за глупости?
— Так дядя Эдмундо сказал. Он сказал, что я «скороспелый» и что скоро войду в возраст разума. Но я что-то не чувствую никакой разницы.
— Дядя Эдмундо глупец. Забивает тебе голову всякими вещами.
— Он не глупец. Он ученый. И когда я вырасту, то хочу стать ученым и поэтом и носить галстук бантиком.
— А почему галстук бантиком?
— Потому что никто не может стать поэтом без галстука бантиком. Когда дядя Эдмундо показывал мне портреты поэтов в одном журнале, то все они были в галстуках бантиком.
Зезé, перестань верить во все, что тебе говорят. Дядя Эдмундо на половину «тронутый». И наполовину врун.
— В таком случае он сукин сын?
— Послушай, ты уже получил достаточно трепки за то, что говоришь плохие слова! Дядя Эдмундо не такой. Я сказал «тронутый», полусумасшедший.