Глория спрашивала меня о моем воображаемом мире.
— Их нет, они далеко уехали…
Ясно, что я говорил о Фреде Топмсоне и о других друзьях.
Однако она ничего не знала о перевороте произошедшем внутри меня. Какое решение я принял. Надо сменить кинофильмы. Нет больше кинофильмов ни о ковбоях, ни об индейцах, ни о чем! Отныне и впредь, я буду ходить смотреть, только фильмы о любви, как их называют взрослые. Со многими поцелуями, многими объятиями и, где все любят друг друга. Уж, если я годился только для битья, то, по крайней мере, хоть смогу посмотреть, как любят другие.
Пришел день, когда я смог пойти в школу. Но я не пошел туда. Я знал, что Португа ждал меня неделю с «нашей» машиной, и естественно, я только искал момента напомнить ему о себе. Должно быть, он очень был обеспокоен моим отсутствием. Даже, если бы он узнал, что я болею, он не пришел бы повидать меня. Мы дали слово, заключили смертный договор о нашей тайне. Никто, только Бог должен был знать о нашей дружбе.
Рядом с кондитерской, напротив Вокзала стоял автомобиль, такой красивый. Родился первый луч солнца радости. Мое сердце обгоняло меня галопом в моей тоске. Сейчас я увижу своего друга!
Но в этот момент сильный свист поверг меня в дрожь, звучало на входе Вокзала. Это был Мангаратиба. Неистовый, гордый, хозяин всех рельсов. Он летел, потряхивая вагонами. Из окон смотрели люди. Все ехавшие были счастливы. Когда я был поменьше, мне нравилось стоять и смотреть, как проходит Мангаратиба, бесконечно говорить пассажирам прощай. Пока поезд не исчезнет за горизонтом. Сегодня, нечто подобное происходило с Луисом.
Я поискал его между столами кондитерской, он был там. За последним столом, чтобы видеть входивших посетителей. Он сидел спиною, без куртки в красивом жилете в клетку, с подвернутыми рукавами чистой, белой рубашки.
Меня охватила какая-то слабость, такая сильная, что я едва смог дойти близко до его спины. Подал ему знак, дон Ладислао:
— Португа, посмотри, кто там!
Он медленно повернулся, и его лицо озарилось счастливой улыбкой. Раскрыл руки и сжал меня в долгом объятии.
— Мое сердце говорило мне, что сегодня ты придешь. Затем посмотрел на меня некоторое время.
— Ну что, беглец, где ты был все это время?
— Был очень больной. Он толкнул стул.
— Садись.
Щелкнул пальцами, подзывая официанта, который уже знал, что мне нравилось. Но, когда он принес прохладительное и печенье, то я даже не притронулся. Положил голову на руки и так сидел, чувствуя себя слабым и грустным.
— Не хочешь?
Так как я не ответил, Португа поднял мое лицо. Я с силой кусал свои губы, и глаза мои были мокрые.
— Однако, что это такое, парень? Расскажи своему другу…
— Не могу. Здесь не могу… Дон Ладислао неодобрительно покачал головой, как бы ничего не понимая. Я решил что-то сказать:
— Португа, это верно, что автомобиль все еще «наш»?
— Да, ты все еще сомневаешься?
— Ты можешь повезти меня прогуляться? Он был напуган моей просьбой.
— Если ты хочешь, то давай.
Так как он видел, что мои глаза все еще были мокрые, то он взял меня на руки и понес до автомобиля, усадил меня, не открывая дверь.
Он вернулся, чтобы уплатить по счету, и я слышал, как он разговаривал с доном Ладислао и другими.
— Никто не понимает этого ребенка в его доме. Никогда я не видел такого впечатлитель-ного мальчика.
— Скажи по правде, Португа. Тебе очень нравиться этот чертенок.
— Намного больше, чем ты себе представляешь. Он чудесный и умный малыш.
Он пошел к машине и сел в нее.
— Куда ты хочешь ехать?
— Лишь бы уехать отсюда. Можно поехать до дороге в Мурунду. Это близко и не надо расходовать много бензина.
Он рассмеялся.
— Ты, не такой уж и ребенок, раз понимаешь проблемы взрослых?
Там дома, бедность была такая, что приходилось с очень раннего возраста учиться, не тратить деньги абы как. Все стоило денег. Все было дорого.
В течение этой маленькой поездки он ничего не говорил. Дал мне возможность придти в себя. Но когда все осталось позади, и дорога превратилась в чудесное зеленное пастбище, он остановил машину, посмотрел на меня и улыбнулся с тем добродушием, которая восполняла доброту, отсутствующую у остального мира.
— Португа, посмотри на мое лицо. Не лицо, а морда. Дома говорят, что у меня морда, потому что я не человек, а зверь, индеец Пинагé, чертов сын.
— Я предпочитаю смотреть в твое лицо.
— Но посмотри на меня хорошенько. Посмотри, я до сих пор в синяках от стольких побоев.