— Верно, — сказал, наконец. — Жаль, что я его убил. Могли бы допросить… Я увеличу твою охрану, Катрин, раз уж альбионцы с этим не справляются.
— Зачем тебе это? — не выдержала я. — Всё, я поняла, что ты добрый. Из тюрьмы ты меня вытащил. Ну и отпусти на все четыре стороны. Смотреть на меня тебе ведь больно?
Принц, опасно прищурившись, тихо произнес:
— Не отпущу. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом.
— Чтобы потом ты наслушался очередных гадостей про меня, поверил, и решил помучить, а я бы была под рукой?
— Катрин, — устало протянул Эдвард. — Довольно. Желание принца — закон. И оно не обсуждается.
— Ты не мой принц.
Он стиснул зубы и, выдержав паузу, вдруг приказал:
— Катрин, верни кинжал.
— Какой кинжал? — изумилась я, подминая под себя подушку, где спрятала клинок.
— Мой кинжал, — терпеливо объяснил Эдвард. — Тот, что у тебя под подушкой. Возвращай.
Я молча смотрела на него. Фиг тебе. Не дождёшься!
— Верни сама, — повторил Эд. — Я не хочу делать тебе больно, Катрин.
— С чего бы? — хмыкнула я. — А вдруг захочешь? Пусть будет у меня. На всякий случай.
— Катрин, я обещаю, что не трону тебя…
— Да пошёл ты со своими обещаниями! — взвилась я. И почти в ту же секунду оказалась на краю кровати с заломленными за спину руками.
Убрав кинжал, Эдвард встал, не глядя, как я выпутываясь из-под одеяла. Поднял упавшие на пол шкуры, бросил мне.
— Спи, Катрин. Утром я приведу к тебе врача. Пусть осмотрит. Кажется, у тебя снова жар.
— Мерзавец, — прошипела я, швыряя в него подушкой. — Пользуешься моей беспомощностью!
Эдвард подобрал и подушку.
— Ты пользовалась моей, когда я “гостил” у тебя.
— Идиот!
— Оскорбление наследного принца карается смертной казнью.
— Да иди ты…!
Но Эдвард исчез за дверью — до того, как я успела решить, куда его послать. Осталось бить подушки, представляя вместо них симпатичного зеленоглазого негодяя, в которого каким-то невероятно чудным образом превратился мой принц.
Следующий день прошёл примерно как и предыдущий. То есть я его почти целиком проспала. Меня кормили, лечили, поили снотворным — и я проваливалась в сон, как в омут. Пару раз приходил местный врач. Пару раз я знаками пыталась объяснить ему, что руки перед едой и пациентом желательно мыть (если бы вы видели местных блох, в огромном количестве скачущих по людям, — вы бы тоже рискнули на подобное объяснение). Ничего у меня, конечно, не вышло. А когда попробовала поскандалить, к врачу (детина с руками, как у мясника) на помощь явились Проклятые. А я уверилась, что королевский врач в свободное от работы время подрабатывает королевским палачом. Руки сплошь покрылись синяками после тесного с ним общения. А к вечеру и вовсе почернели — особенно на запястьях. Эдвард, явившийся, как обычно, со свитками, увидел и резко стал похож на быка во время корриды — ну, когда он ещё землю копытом роет.
Были вызваны Проклятые, Эд что-то им “промычал”, потом вся эта компания убралась из моей спальни — надолго. Снова явилась уже ближе к хвалитне, разбудила меня и заставила знакомиться с напуганным до чёртиков благообразным старичком, который — о счастье, знал фрэснийский. И мыл руки, да. Я ему поулыбалась, понаблюдала, как он делает мне повязки, показала горло, дала послушать грудь. Мне оставили лекарства, объяснили, когда что пить, прикладывать и так далее. Пообещали прийти ещё.
Дальше старичку-врачу улыбался уже Эдвард, отдавая внушительно позванивающий мешочек — за работу и беспокойство. Он же пообещал, что господина…э-э-э, не расслышала как-его-там, проводят до дома. Проклятые. Господин долго отказывался, но его не слушали.
— Ты его из постели поднял? — поинтересовалась я, когда мы с Эдом остались в комнате одни.
Эдвард с тоской глянул на разбросанные по столу свитки, махнул рукой и принялся стягивать кот.
— Ввалился вместе с Проклятыми посреди ночи и заставил честного врача тащиться сюда? — настаивала я.
Закрыв глаза, Эд бухнулся рядом на кровать и выдохнул:
— Я ему заплатил.
— И испугал до чёртиков, — подытожила я. — Весь в папочку. Тот тоже обожает своих мертвецов везде понатыкать, а потом смотрит и наслаждается, как всем вокруг плохо.
— Катрин, — угрожающе тихо произнёс Эдвард, не открывая глаз. — Оставь моего отца в покое. Или придётся действительно укоротить твой длинный и бестолковый язык.
Я привстала на локтях и выплюнула:
— Как же ты меня… доста-а-ал! Так бы подушкой во сне и придушила.
Эдвард приоткрыл один глаз, мрачно глянул на меня.
— Давай.
— Чего? — опешила я.