Я вижу, как за соловьями
Следит округлый зрак совы,
Я наклоняюсь к волчьей яме,
И снова жажду синевы.
От многоцветных узорочий,
От стебля острого, как сталь,
Иду к цветку, чье имя – очи,
Души, которой мира жаль.
Считаю, сколько на погосте
Еще крестов, еще могил,
И ведаю, что все мы – гости
На пиршестве не наших сил.
Хлебный колос
Хлебный колос, молча сжатый,
Совершенный знанья знак.
В нем громовые раскаты
Пали с влагой в тихий мрак.
Собеседованье дружных,
Шлющих быстрый знак, зарниц.
Лепет шелестов жемчужных,
Мысль, клонящаяся ниц.
Дух, который вечно падок
Мчаться молнийным огнем,
Чтобы мост округлых радуг
Взвить на миг над синим днем.
Мысль о жертве неизбежной,
Мерный холод лезвия.
Стебель стройный и прилежный,
Корень с радостью тканья.
Мысль, что в звездной многозерни
Дышит вечное добро,
Как на стали, в лике черни,
Торжествует серебро.
Жажда здешних малых зерен
Пасть в провалы темноты,
Чтоб возник, нерукотворен,
Колос, нежащий цветы.
Чтобы пыльное цветенье,
Со звеном слияв звено.
Взвило пышный гроздь растенья,
Полновесное зерно.
Путь великих превращений,
Власть умершего зерна
Встать в лучах преображений,
Быть вершиной после дня.
Хлебный колос, молча сжатый,
Я завет лелею твой,
Что громовые раскаты
Встанут жатвой вечевой.
В Синем Царстве
Там, в Синем Царстве, за морями,
Где тучки на ночь строят стан,
Я у Царь-Змия побыл в яме,
Змеиный разгадал обман.
Там все не так, там все иное,
Все на-двое, и все одно.
Лишь днем блуждает там дневное,
Как ночь – ночное там черно.
С зарей там смех и свет повсюду.
Кровавый бой. Но бой – игра.
И нет конца густому гуду
От золота и серебра.
Гремят там тучи только ночью,
Лишь полдень – огненным громам.
Всему дневному узорочью
Лишь свет – дворец, лишь Солнце – Храм.
А если молния захочет
Промчаться в Синем Царстве днем,
Себя пером всю оторочит,
Летает Птицею-Огнем.
От этой пламенной Жар-Птицы,
Чей дом – не здесь, чьи игры – там,
Последним откликом зарницы
В июле, в ночь, доходят к нам.
А там, а там, а там, далеко,
«Ату! Ату его!» крича,
Несется всадник вдоль потока,
За зверем скачка горяча.
Но, доскакавший до порога
Садов из яблонь золотых,
Я не убью единорога,
А пропою ему мой стих.
Не убивают, убивая,
Там, в Синем, где играют в бой,
Моя невеста, вновь живая,
Встает, обрызгана водой.
Опять веселый я и юный,
Хоть смерть за мною по пятам.
Я вновь, Баяном, зыблю струны,
И славлю ласковое Там.
Там, на вечернем водопое
Увидеть можно жеребца,
Который в самом лютом бое
Проскачет поле до конца.
И там заржет призывный голос,
Так грянет перестук копыт,
Что снова прям пригнутый колос,
Проснулся тот, кто смертно спит.
Я в грозном Там. Орлы под дубом
Клекочут. Змеи по горам.
Он в раздражении сугубом,
Царь-Змей, властитель черных ям.
Он за железным частоколом,
Хитро хвостом ударить рад
И, черепом качая голым,
Смарагдовый хранит он клад.
Но я нашел дорогу к Змею,
Я заглянул в морскую глубь,
Копьем я пламенным владею,
И конскую я знаю ступь.
И ту, которая всех краше,
Возьму. Мне будет жребий дан.
Мед буду пить из полной чаши.
Я в Синем Царстве Еруслан.
Семь коней
У меня есть конь каурый,
Чарый конь и светло-бурый,
Белый конь и вороной,
Быстрый, точно дух ночной.
Но, быть может, самый страстный
Конь горячий, конь прекрасный
С длинной гривой разливной,
Тот, что пляшет подо мной.
В дни, как час идет опасный,
Силы жаркой, масти красной.
Быстрый, точно мысль весной.
Как, по царственному краю,
Что дарован мне Судьбой,
Я скачу, коней меняя,
Каждый скоком ходит в бой.
В этой жизни, часто хмурой,
Я иду скорей к коню,
Подо мною конь каурый,
Или бурого гоню.
Если в грусти я усталой,
Или мысль меня слепит,
Звонко крутит конь мой чарый
Перестук своих копыт.
Если в чуждые пределы
Я хочу идти войной,
Подо мною конь мой белый,
А быть может, вороной.
Если сердцем в жажде страстной
Нежных я ищу оков,
Мчит сверканье конь мой красный
Четырех своих подков.
Так живу неутомимо.
А когда сгорю в огне,
Быстро взрею в царство дыма
Я на солнечном коне.