Через неделю после несчастья у него появился новый автомобиль — прекрасный «меркури» цвета антрацита, с серыми и коралловыми сиденьями, которые я чистила каждое утро. Я никогда не откажусь от убеждения, что он остался в доме исключительно благодаря мне или, скорее, той атмосфере, какую мне удалось создать, но я отлично видела, что ему больше не нравится здесь, что дом особенно ночью, ему в тягость, как если бы здесь бродил призрак Тельмы. Переживал ли он по-настоящему? Я не переставала размышлять над этим. В первый день я была в этом совершенно уверена, но уже на следующий он снова стал таким спокойным, что меня взяло сомнение.
В тот день, когда тело отправляли в Америку, я пристально наблюдала за Джессом. Вы не можете себе представить, какое печальное зрелище являл собой массивный гроб, который устанавливали в брюхе гигантского самолета компании «Пан-Америкэн». Я робко стояла в стороне рядом с полицейским комиссаром. Не знаю, почему мне пришло в голову, что мы походим один на другого свойственным только нам способом восприятия жизни и умением молча страдать.
Самым волнующим моментом был взлет самолета. Когда загудели пропеллеры и он двинулся к взлетной полосе, провожавшие замерли. Генерал стал по стойке смирно. Джесс только чуть побледнел, но и то не слишком, как если бы он провожал на аэродроме живую Тельму. Когда самолет поднялся в воздух, Джесс следил за ним взглядом, потом на секунду закрыл глаза, и я думала, что он упадет в обморок, так внезапно обмякло его тело. Потом все разом заговорили, и Джесс снова стал самим собой, спокойным и даже умиротворенным.
Установилась великолепная погода. Лето было исключительным, даже слишком сухим, по мнению наших земледельцев. Когда они отправлялись в поле на своих тракторах, огромные облака пыли еще долго клубились вслед. Я решительно не похожа на девушек моего возраста. Любая из них бежала бы прочь от того пустого времяпрепровождения, в какое была погружена я. Постоянно одна в большом доме, хранившем воспоминание об умершей, постоянно в ожидании мужчины, который и не смотрел на меня — это любому показалось бы, в конце концов, невыносимым. А вот на меня это действовало колдовским образом. Я упивалась окружавшим меня одиночеством и тишиной. Несмотря на равнодушие Руленда, я чувствовала, что он принадлежит мне, является исключительно моей собственностью и что рано или поздно он поймет это. Тогда все станет возможным. Я ждала — с абсолютной верой в будущее.
Солнце и жара напоминали мне то время, с которого все началось. Я представляла, как бродила когда-то вокруг дома, и старалась припомнить прошлогодние ощущения. Однажды после обеда я вышла за ограду, чтобы посмотреть на дом со стороны. Опершись о калитку, я долго размышляла, пытаясь угадать, чего не хватало открывшейся передо мной картине «острова», чтобы он принял прежний вид. В ней был какой-то пробел. И вдруг меня осенило: недоставало дивана-качелей, которые мы спрятали в сарай, когда пришли холода, да так и оставили там.
Я побежала к сараю. Качели спали под слоем пыли. Синий тент поблек, но когда я потрясла его и прошлась пылесосом по бахроме из плотной ткани, качели стали такими же нарядными, как прошлым летом, если не считать немного заржавевших креплений. С помощью тачки мне удалось подтащить их к тому месту, где они стояли в прошлом году. Теперь стало ясно — дому не хватало именно качелей, чтобы снова обрести облик счастливого «острова». Я расположилась на широком сиденье, уцепившись за опоры.
Я вспоминала, как мы вместе с Тельмой и Джессом проводили воскресенья. Я вновь видела белые сандалии месье, когда он опирался ногой о землю, чтобы толкнуть качели.
Я чувствовала аромат духов его жены. Не знаю, где она их покупала, вероятно в Соединенных Штатах, так как в Париже таких не производят. Это была смесь запахов корицы, жасмина, чуть-чуть перца. Я где-то читала, что парфюмеры добавляют такое для пикантности.
Но в этот день, покачиваясь на диване, я вдыхала только удушливый запах лилий. Для меня этот запах всегда был связан с церковью. Мне кажется, лилия — цветок для алтаря. Возможно, к этому выводу я пришла, рассматривая в местной церкви фигуру святого Иосифа, почему-то держащего в руке стебель лилии с таким смущенным видом, что во время уроков катехизиса я посмеивалась над его неестественной физиономией.
Я все продолжала покачиваться. «Остров» представлялся мне каким-то первозданным, более таинственным, более колдовским, чем при Тельме. Времени у меня сколько угодно, я как на каникулах: месье возвращается поздно, а домашняя работа уже позади.
Внезапно знакомый шум вырвал меня из приятного оцепенения. Я приподнялась и увидела автомобиль Джесса, остановившийся перед воротами. Открывая их, он весело крикнул: «Хелло, Луиза!»