Он ошарашенно смотрел на меня. Должно быть, выглядела я ужасно: растрепанная, немытая, с опухшим от слез лицом, лихорадочным взглядом, с голыми ногами в стоптанных шлепанцах.
— Простите, я… я была в постели, у меня грипп.
— О! Я побеспокоил вас.
Он говорил неуверенно. Я отлично видела, что у него на уме: он думал, я была наверху вместе с хозяином.
— Я хотела бы поговорить с господином Рулендом.
— Его нет!
Взгляд его был печальным и недоверчивым, что было отмечено еще Тельмой.
— Жаль, а когда он вернется?
— Он приезжает как придется; если это срочно, вы можете позвонить ему по телефону в штаб-квартиру НАТО.
На этот раз он поверил мне.
— Я хотел сообщить ему новость, которая его заинтересует: мы, наконец, нашли виновных.
Меня будто ударили молотком по голове.
— Каких виновных? — едва вымолвила я.
— Тех, кто открыл шлагбаум в ночь катастрофы. Это двое солдат, получивших увольнительную. Они были пьяны и, чтобы поразвлечься, стали крутить ручку шлагбаума. Эта идиотская забава привела к трагическим последствиям, а потому их гражданская ответственность…
Все остальное я слушала, не понимая смысла. До меня долетали обрывки фраз:
— …Задержание… передано в суд…
Молодой комиссар и сам не придавал особого значения своим словам. Я могла бы дать голову на отсечение, что он, как и я, изначально был уверен в виновности Джесса.
Та сцена в машине — внезапно высвеченные лица мадам и генерала — должна была мучить его достаточно долго. Тельма не на шутку его очаровала, и он мог представить себе муки обманутого мужа и желание отомстить… Теперь он, должно быть, доволен, что все кончилось. Методично и настойчиво он искал виновных, и те нашлись.
— …Вам, кажется, действительно плохо, я не хочу больше докучать…
Все происходило, как в густом тумане.
— Вы попросите господина Руленда зайти в полицию?
Возможно, я кивнула, возможно, произнесла что-нибудь. Он коснулся пальцем козырька кепи, и его тонкий силуэт растворился.
В любом доме, даже в таком, как у Артура, есть подобие тепла и движения воздуха, исходящее от живущих там. Когда я закрыла дверь, дом Джесса как бы угас, стал инертным, мертвым. Мне казалось, что в нем стоял трупный запах. У мебели был такой вид, будто она покоилась под чехлами целую вечность. От пола несло плесенью.
Я подошла к телефону. Был ли он в состоянии откликнуться? Снимая трубку, я ждала привычного сигнала. Он раздался, но вместо того чтобы возвратить мне ощущение жизни, предстал как отголосок безграничного пространства, в котором кишат мириады миров. Я набрала номер НАТО. Надо было тотчас же предупредить Джесса, вырвать его из того кошмара, в который он попал благодаря мне. Меня соединили с его бюро, и какая-то девица спросила, кто я. Я ответила, что звонит прислуга месье Руленда. Вдруг меня это потрясло. Прислуга! А я что вообразила! Да, я прислуга, то есть та, что моет посуду, чистит обувь, натирает паркет, но кому не дано прожить грандиозный любовный роман с хозяином?
— По какому поводу вы звоните?
У моей собеседницы американский акцент был ощутимее, чем у Джесса.
— Я хотела бы поговорить с месье!
— С каким месье?
— С моим, каким же еще, с месье Рулендом!
— Его сейчас нет.
У секретарши был отрывистый голос. Может, из-за того, что она плохо говорила по-французски? Она должна была с опаской относиться к произносимым ею словам.
— Когда он вернется, вы можете передать, чтобы он позвонил домой?
— Да.
— Не забудьте, это очень важно.
Она положила трубку, не ответив.
То же сделала и я на ощупь, невидяще глядя в пространство. Кровь стучала у меня в висках, а тело сотрясала все более сильная дрожь. Я приняла аспирин. Мне необходимо подавить этот грипп, ведь мне понадобятся все силы, когда я буду говорить правду Джессу. Как сознаться в такой лжи? Достанет ли мне силы выдержать его по-детски серьезный взгляд? Презрение, которое я в нем прочту, отнимет у меня всякое желание жить.
Я не знала, за что уцепиться. Я была совсем плоха. Я срубила дерево, и оно обрушилось на меня.
Может быть, мне станет легче, если я поднимусь наверх? Темные комнаты за закрытыми ставнями представлялись мне не такими враждебными, как внизу.
Я вернулась в спальню Джесса. На ночном столике блистали, подобно крыльям бабочки на солнце, золотые буквы Библии. Я взяла с опаской большую черную книгу. Тисненая кожа ее переплета показалась мне живой.
ХОЛИ БАЙБЛ[3]!
Значит, Джесс верил абракадабре, написанной в этой книге? На первой странице был изображен крест, а под ним строчка по-английски. Так значит, наш Бог был одновременно и американцем? И люди обращались к нему со словами, которых я не понимала? И я поклялась в неправде над этими тонкими листами бумаги, украшенными готическими буквами?