Предусмотрительность историков мало помогала Жоле Штекеру. Сципионы безнадежно перемешались, и Жоля никогда не знал, с которым из них он имеет дело. К тому же, как назло, герои Пунических войн, совершая свои подвиги, употребляли неимоверное количество неправильных глаголов. Легко понять поэтому, что обе воюющие стороны были одинаково враждебны Жоле. К этим врагам причислялись, кроме того, сам Тит Ливии, грамматик Михайловский и злейший из недругов — латинист Прокопий Владимирович Галыханов, или попросту Прокопус Галах, как звали его все гимназисты, разделявшие с Жолей Штекером неприязнь к латинисту.
Надо сказать, что ни вид Прокопия Владимировича, ни его нрав не могли никого к нему расположить. Весь он был грубо и словно наспех сколочен из отдельных и несоразмерных друг с другом частей: плечи у него были широкие, голова маленькая, притом невиданной, как бы многоугольной формы, ноги по-журавлиному голенастые, а руки темные, как дубовая кора, с широкими, квадратными ладонями.
Характер Прокопия Владимировича был мутен и тяжел. Такими же были и глаза его — неподвижные и тусклые, как заболоченный пруд. Латынь он знал отлично, и говорили, что во хмелю (а пил он сильно и часто) мог сказать наизусть любую из пятидесяти восьми речей Цицерона и скандировать Вергилиеву «Энеиду» с любого места и до конца.
В трезвом состоянии Прокопий Владимирович был, однако, скуп на слово и с учениками объяснялся преимущественно односложными фразами, а то и жестами.
Жоля Штекер поднят был с места и призван к ответу одним мановением указательного пальца.
— Ты, — буркнул при этом латинист.
Жоля поднялся и привел в боевой порядок парту. Она была оборудована по последнему слову гимназической техники. Винты петель, соединяющих откидную доску с партой, были заранее вывинчены, и одного Жолиного движения было достаточно, чтобы в парте образовалась щель такой ширины, какая нужна, чтобы считывать с положенного в парту подстрочника.
«Cum ex pavor, — бодро начал Жоля, — ас trepida tio totam urbem pervasisset…»
— Переведи, — бросил Прокопий Владимирович, дав Жоле прочесть две фразы.
Жоля шевельнул бедрами, раздвинул щель в парте, откашлялся и бойко начал:
— «Страх и смятение обуяли весь город после этого, как вдруг из крепости послышался новый шум. То падала башня после долгих ударов тарана…»
— Сядь, — рявкнул Прокопий Владимирович.
Жоля сел. Он подергал длинной шеей и подмигнул правым глазом. Сделано это было, впрочем, без всякого намерения, потому что Жоля, как большинство Штекеров, страдал тиком. Садясь на место, Жоля не был спокоен. Правда, перевод был сделан как будто хорошо, но почему вздумалось Прокопусу прервать его и посадить на место, не спросив разбора? Это не предвещало ничего хорошего.
И в самом деле, через минуту Гошка Ширвинский, сидевший на первой парте, ловко заглянул в журнал и просигнализировал поднятыми пальцами двойку.
Жоля хмыкнул, сильней завертел шеей и, кривя губы, поднялся с места.
— За что, Прокопий Владимирович, вы мне двойку поставили? — спросил он, надуваясь.
— За таран, — отрезал латинист. — Понял?
— Ничего не понял, — заносчиво выговорил Жоля. — Я хорошо перевод знаю. Вы неправильно двойку поставили.
Прокопий Владимирович захлопнул журнал и уставился на Жолю мутными, неподвижными глазами.
— Дурак, — уронил он мрачно. — Где ты нашел таран в тексте? На плечах у тебя таран. По подстрочнику переводишь. Сядь.
Он поднял узловатый палец и ткнул им в Жолиного соседа Петю Любовича:
— Ты.
Петя Любович легко поднялся и свободным, ловким движением подхватил на руку Тита Ливия.
Петя был тонок в талии, невысок и складен. Гимназическая куртка сидела на нем отлично. На щеках лежал свежий девичий румянец. Товарищи звали Петю Любовича Любочкой и перед гимназическими балами обучались у него мазурке.
Любочка знал по-латыни не больше своего соседа, но был похитрей. В его парте тоже лежал подстрочник, но он расчел, что если будет переводить так же бойко и безошибочно, как Жоля, то Прокопус тотчас догадается, в чем дело. Поэтому, переводя, он нарочно медлил, раздумчиво хмыкал, делал многозначительные паузы, будто подыскивал нужные слова.
— Когда… — тянул он, нарочито запинаясь, — когда от этого… страх и замешательство… смятение… весь город обуял… охватил, другой, сверх того, шум из крепости послышался…»
— Выйди к доске, — буркнул Прокопий Владимирович, — ломаешься.
Петя оправил ремень с ярко начищенной пряжкой и, не торопясь, вышел к доске. Проходя мимо второй в крайнем ряду парты, он дернул за рукав Илюшу, лучшего в классе по-латыни, и стал как можно ближе к нему.
— Auditur, — бросил Прокопий Владимирович, не поворачивая головы.
— Auditur, — эхом отозвался Петя Любович.
— Переводи точно.
Петя откашлялся.
— Auditur — это значит «послышался», — сказал он, приятно баритоня.
Прокопий Владимирович молчал. Петя вопросительно оглядел класс.
— Слышится, — громко шепнул Илюша, сложив ладони трубочкой у рта.
— Верней, слышится, — поправился Петя.
— Слышится подсказка, — поправил Петю Прокопий Владимирович. — Почему же мы переводим «послышался», когда должно было перевести «слышится»?
Петя твердо посмотрел на Прокопия Владимировича, зная по опыту, что растерянности выказывать ни в коем случае нельзя.
— Здесь мы переводим «послышался», — начал Петя, — вместо того чтобы, как это обычно переводят, переводить «слышится», потому что… вследствие того что…
Петя говорил с деловой ноткой в голосе, стараясь показать, что всё это крайне просто, что всё это ему известно и что он сейчас всё это с исчерпывающей полнотой объяснит. Без конца повторяя «потому что… вследствие того что…», он с тоской оглядывал класс. Но Прокопий Владимирович выставил классу большое оттопыренное ухо, так что подсказывать было невозможно. Петя опустил глаза и дипломатически закашлялся. Прокопий Владимирович понимающе на него поглядел и тоже покашлял.
Петя вынул платок и, сморкаясь, тихонько толкнул книгу пальцем. Тит Ливии шлепнулся на пол, а Петя, собирая листки, подвинулся ещё на шаг к партам и повернул негодующее лицо к Илюше.
Тот стрельнул глазами на латиниста и выразительно пожал плечами. Петя повел пальцем по книге, будто на ней пишет. Илюша понял. Он послюнил палец и, словно в рассеянности водя рукой по парте, стал писать мокрым пальцем на откидной доске. Петя, уткнувшись в книгу, скосил глаза на Илюшу и снова начал наобум длиннейший объяснительный период, как бы прерванный падением книги.
— Тут, значит, мы переводим именно «послышался», а не «слышится», уже вследствие того обстоятельства…
— Вследствие того обстоятельства, что ничего не знаем, — вставил Прокопий Владимирович.
«Praesens historicum» — вывел Илюша и, укрывшись за спиной соседа, приподнял откидную крышку, чтобы Петя мог прочесть написанное. Петя обрадованно подмигнул и с независимым видом обдернул курточку.