– Почему вы все эти годы прикидывались человеком? – спросил доктор. – Почему не завершили цикл?
От этих слов мистера Келпи передернуло. На его лбу проступили капельки пота. Он привычно потянулся в карман за платком. Промокнув лоб, бабочник заговорил, и его слова прозвучали очень мрачно:
– Внутри меня сидит… существо. Его зовут не Келпи. Думаю, его никак не зовут. Я жил с ним с того самого момента, как впервые открыл глаза. Вы с ним не знакомы, он вам не друг – он вообще никому не друг. Если бы вы с ним встретились, вы бы не стали обсуждать погоду, сорта помадки для волос или повышение цен на нафталин. Он бы набросился на вас и разорвал в клочья или сожрал – принялся бы отрывать от вас по кусочку, пока вы кричите от боли и истекаете кровью. Это существо не человек, и мерить его стандартными для людей мерками нельзя, вы для него – обед, не более. Лучше его никому не видеть, и я не даю ему пробудиться. Вы спрашиваете почему, доктор? Почему я не выпускаю его? Но я ведь тоже хочу жить, понимаете? Лекарство Гиблинга – это снотворное для мотылька. Когда он вылезет наружу, я умру. Келпи исчезнет навсегда. Он сбросит меня, словно старую линялую шкуру…
Мистер Келпи замолчал, оборвав себя резко, будто одним движением захлопнул дверь. Джаспер сидел с открытым ртом – это стало входить у него в привычку, но не столько из-за отсутствия манер (хотя и не без этого), сколько по причине диковинности и дикости происходящего.
– У вас одна пищеварительная система? – спросил доктор Доу. – А сердце? Оно одно или внутри бьется еще одно? И вообще как…
– Дядюшка! – укоризненно воскликнул Джаспер. – Ты смущаешь мистера Келпи.
Мистер Келпи печально улыбнулся:
– Я в любом случае не смог бы ответить на ваши вопросы, доктор. Так как и сам не знаю. Мне нужно довольно много есть, и тогда насыщаемся мы оба – мотылек забирает часть себе. Единственное, что он терпеть не может, – это чай.
В гостиную вошла миссис Трикк, поставила на стол поднос с печеньем и, одобрительно поглядев на бабочника, сказала:
– Рада, что вам уже получше, мистер Келпи. – После чего вновь отправилась на кухню. Ее появления ни доктор, ни его племянник и вовсе, казалось, не заметили.
– Я все еще ничего не понимаю, – сказал Джаспер.
– Мистер Келпи, – поддержал Натаниэль Доу, – быть может, вы расскажете нам, как так вышло, что куколка Черного Мотылька из джунглей Кейкута последние двадцать лет преспокойно живет себе в Габене, более того – считается весьма неплохим малым, сделала карьеру в научном обществе и преподает студентам?
Мистер Келпи взял с подноса печенье, надкусил его, прожевал и заговорил…
…Быть может, это и неприятно будет звучать, но то, во что превратилась гусеница Черного Мотылька, мало походило на существо, достойное сочувствия или сопереживания.
Закономерной реакцией на один лишь его вид было бы мгновенное опорожнение желудка, и я не могу осуждать людей, которых вывернуло, когда они впервые увидели то, что пряталось в пещере. Много лет спустя профессор Гиблинг показывал мне фотокарточки, на которых я был запечатлен сразу после обнаружения. Это было голое безволосое существо, выделяющее из всех отверстий мерзкую белесую жидкость и в ней же и ползающее. Вросшая неповоротливая шея, голова задрана к затылку – только так, ползая на брюхе, можно разобрать что-то перед собой, – сросшиеся пальцы на руках и ногах, лишенная пигмента кожа, белая, как оцинкованные судки из вашего кабинета, практически не моргающие веки, косоглазие…
Когда я увидел себя в таком виде, мне стало дурно. И это, замечу, только внешние особенности. Обычно куколка Черного Мотылька не успевает стать полноценной личностью. Она валяется в пещере, ползает, так как не умеет ходить, не говорит – лишь издает нечленораздельные гортанные звуки, страдает около двух с половиной недель во все усиливающейся лихорадке метаморфозы, пока внутри нее не созреет мотылек. А потом мотылек прорывается наружу – и куколка умирает, отброшенная как постельное одеяло поутру. И мотылек поедает ее первым делом. Но в моем случае все было иначе.
Прошло около четырех дней после того, как я выбрался из первичного кокона и открыл глаза. Тогда я не понимал, что такое время и как его отсчитывать – много позже мне все это рассказал профессор. Я видел лишь тьму в пещере, и мои глаза стали привыкать к ней; еще немного – и я не смог бы переносить дневной свет…