Профессор с горечью признался тогда, что экспедицию не хотят финансировать, что в существование Черного Мотылька никто, кроме него, не верит. И глава кафедры Лепидоптерологии, а тогда им был человек, которого больше заботило благосостояние общества, чем мотыльки, сообщил ему, что запасы кафедры на исходе и он не хочет тратить их на то, что он назвал «глупым вымыслом». Профессор искал средства для экспедиции, и я захотел помочь ему ее организовать.
Это желание было настолько сильным и отчаянным, что я решился на шаг, которого очень боялся. Я отправился к родителям и рассказал им все. Когда они поняли, что речь идет о какой-то бабочке, мой отец едва не подавился смехом, а мать лишь дернула головой и покинула гостиную. Оскорбленный до глубины души и униженный, я ушел прочь. Хуже всего было то, что я должен был сообщить неприятное известие профессору Гиблингу. Я считал, что он начнет меня презирать за то, что я дал ему ложную надежду, но этого не произошло. Я пообещал ему, что непременно, рано или поздно, сделаю так, чтобы эта экспедиция состоялась.
После завершения учебы в корпусе меня забрали на службу. В скором времени нас отправили в воздушный поход на восток, и вернулся я из него лишь спустя шесть лет. Это был долгий, жуткий поход. Были дни – целые недели! – когда нам практически нечего было есть, когда мы практически не спали. Исследовательское направление – самое безжалостное в корпусе Аэронавтики. Постоянные бои, переброска, картография под обстрелом. Порой приказы командования казались нам сущим безумием, но мы им следовали, бросали себя в пучину. Из семнадцати дирижаблей и сорока пяти бипланов назад вернулась лишь треть. Это потом мы узнали, что наш поход был в первую очередь махинацией нескольких магнатов, и таким образом эти мерзавцы попытались перевести корпус Аэронавтики в резерв. Ходили даже слухи, что нас нарочно отправили на смерть, чтобы уничтожить воздушный флот Габена под корень, и все это были интриги прямиком из Ворбурга. Многие сходятся во мнении, что Торговая Гильдия Ворбурга хотела устранить здешнее воздухоплавание – вы ведь знаете об их шагающих дирижаблях: этим тварям не выгодно, чтобы кто-то летал над их головами. В любом случае до полного нашего уничтожения дело не дошло, так как батюшка нынешнего господина бургомистра почил не сказать чтобы с миром, но туда ему и дорога, а его сын был крайне решителен в вопросах сохранения и развития воздушного флота и искоренения любых притязаний из Ворбурга. Нас отозвали.
Несмотря на отчаяние и тоску, что были моими неизменными спутниками в походе, где бы я ни был, я собирал любые сведения о бабочках, по-прежнему зарисовывал их, копил мысли для бесед с моим другом профессором Гиблингом. Каких только бабочек я не видел в своем походе: сотканных из дыма, из песка, бумажных… Они немного усмиряли мою мятущуюся душу.
Когда я вернулся в Габен, то узнал, что мои родители умерли. Скончались по нелепой случайности – угорели от газа в гостиной, и признаюсь вам, я не горевал ни минуты. Как бы отец с матерью меня ни презирали, все же они были приверженцами строгих традиций, и я стал их единственным наследником: дом и все наши капиталы дожидались моего возвращения. К сожалению, профессора Гиблинга в городе я также не обнаружил. Мы с ним неудачно разминулись, и он уже месяц как был в одной из своих экспедиций. Я был рад узнать, что он стал заместителем главы кафедры Лепидоптерологии, и ждал его возвращения с нетерпением.
Примерно через год он вернулся, мы с ним встретились, и я с потаенным страхом спросил у него, не нашел ли он Черного Мотылька: я искренне переживал, что все обошлось без моего участия. Он невесело рассмеялся тогда, но в его глазах была горечь. Профессор признался, что и думать забыл о Черном Мотыльке, что подобные вымыслы портят жизнь, портят отношения с окружающими, рушат карьеры и любые перспективы. И что он прекратил с кем-либо разговаривать об «этом глупом вымысле», да и вовсе прекратил на что-либо надеяться. Не сказать, что я был рад это слышать, но все же вздохнул с облегчением: профессор не разыскал мотылька без меня. И тогда я предложил ему организовать экспедицию в Кейкут. Он сперва не поверил, поначалу даже отказывался, спорил, но я напомнил ему о наших беседах, повторил ему его же собственные слова, вернул ему хранимую во мне, будто в банковской ячейке, крупицу его мечты. Мы всё подготовили, он собрал экспедицию и отправился в путь. К сожалению, я не мог поехать с ним: моего вмешательства требовали срочные дела здесь – так уж вышло, что моя жизнь намертво связана с Габеном, и по некоторым обстоятельствам я не могу покидать город. Но я с нетерпением и надеждой ожидал любых вестей из экспедиции.