– Продолжим с тобой завтра.
И снова этот оскал голодного дикого зверя. Она будто хочет сначала вдоволь поиграть со мной перед тем, как прикончить.
Звук закрываемой двери похож на скрежет зубов. Я остаюсь одна. Не хочу ни о чём думать, хотя множество назойливых мыслей роится в голове. Чтобы избавиться от них, я беру в руки бумагу и кисти. Иногда с тем, с чем не справятся лекарства, поможет одно – творчество. Я начинаю рисовать. Один и тот же пейзаж – и всегда разный.
Вечереет. На листе появляются пепельно-стылое небо и разливающееся под ним, как плавленое стекло, море. Брызги волн – топлёное молоко. Туман, стелющийся по воде, как белая плесень. За ним – тусклые силуэты островов. Лёгкий мазок пурпура по мокрой бумаге...
Вид из моего окна. Почему-то успокаивающий меня своей тревогой.
Пишу и отрываюсь, только когда работа готова. Не замечаю ни шума волн, ни снова начавшего привычно моросить дождя. Капли стучат по стеклу...
Проходит много времени.
– Ужин! – отвлекая от работы, грозно звучит в коридоре. Я будто пробуждаюсь ото сна. Даю бумаге подсохнуть. Беру тарелку и снова возвращаюсь в свою комнату.
Но вообще-то у нас принято появляться в столовой для приёма пищи. Только недавно это правило рухнуло, словно карточный домик. Когда в отведённом для еды зале кое-что случилось. Я предусмотрительно не стала тогда заходить в него, ощутив знакомый железный запах крови и увидев характерные брызги на стенах. Другие же не удержались и кинулись внутрь, пока их не начали выводить медсёстры.
Стояли визг, крики и... хохот. Кассенри всё-таки место для душевнобольных.
Я не хотела знать, что случилось в обеденной – для меня и так достаточно в лечебнице кошмаров, но всё равно услышала разговоры, как там нашли чьё-то изуродованное тело, и достаточно увидела сквозь проём арки. Я замерла тогда, будто всё тело парализовало.
Виновного поймали тут же. Он был там – Валентин. Стоял весь измазанный в буро-красной жидкости, с головы до пят. С ножом в руке. Замерев, он казался высеченным из камня, как скульптура из садов Махаэно. Прекрасный в своём уродстве, как ангел мщения, воспетый в молитвах адептов запретного культа. Когда его вывели, мужчина повернул голову и посмотрел не мигая прямо на меня. А я всё глядела в его базальтовые глаза, блестящие тьмой на залитом кровью, точно краской, лице, не в силах пошевелиться. Но мною завладел не страх. Это было… любование. Больное чувство!
Когда Валентина скрутили, запах человеческих внутренностей снова ударил мне в нос, и меня вывернуло прямо на розовый мрамор. После я поднялась, но преступник уже исчез. Его судьба меня не волновала – он заплатил по счетам.
Столовую закрыли на время, но обещают, что скоро обычные порядки вернутся, а пока мы питаемся как придётся. И Арфа права. Сейчас, когда стало неудобнее нас контролировать и невозможно собрать для приёма пищи в одном помещении, куда проще скрыть, что еда на самом деле не попадает внутрь в глотку.
Я остаюсь с тарелкой, в которую налита мерзкая похлёбка, один на один – это редкая возможность. Содержимое без всяких сомнений выливаю в унитаз. Голод проясняет разум.
Раньше за мной такого не наблюдалось. Едва ли кто-то может удержаться и не отведать блюд Еланы. Готовить она умеет как никто... Удивляюсь, как мы не располнели от её заботы.
Но сейчас я напоминаю обтянутый ссохшееся кожей скелет. Опускаю взгляд и смотрю на бледные руки. На худых запястьях выступают голубые сосуды.
«Краше в гроб кладут, Вира», – укорила бы мама, имей возможность меня сейчас увидеть. Но мне всё равно. В жизни достаточно проблем, кроме собственной внешности.
За окном уже давно стемнело. Я гашу свечи и пытаюсь заснуть. Сон никак не идёт. Я ворочаюсь с боку на бок, но всё без толку.
Ночью мне мерещатся крики сов. У нас, в Даурнорде, они постоянно мешали спать. Отец иногда грозился их всех перестрелять, но на охоту ни разу не вышел – слишком мягок. Другое дело – мой дед. Ему едва исполнилось восемь, когда он взял в руки ружьё и застрелил человека. Тогда на поместье напали, и своим смелым поступком маленький мальчик сумел уберечь семью.
Лора пошла в него… Не по-женски храбрая, не брезгливая и готовая постоять за себя и родных. Ей даже дед соколка подарил. Пока тот жив был, они вместе выезжали охотиться.