В коридоре мы с Хло никого не встречаем. Я оставляю её на попеченье одной из немногих медсестёр, вызывающих почти что доверие. С девочкой обещают поиграть. Не в подвижные игры, но хоть что-то. Ухожу с лёгким сердцем, хотя тревога всё равно возвращается, как только я остаюсь одна.
Сама не замечаю, как от беспокойства, вызванного возникшим мрачным предчувствием, начинаю нервно грызть ногти. Я не делала этого уже пару лет, и вот в Кассенри старая дурная привычка, похоже, способна снова вернуться. От манер, которым меня учили наставники, может не остаться ни следа. В моей семье потомственных аристократов всегда очень бережно относились к традициям, и учтивость всегда была в цене, как и этикет.
В Кассенри достаточно отпрысков известных семей, хотя приличия здесь, увы, не всегда соблюдаются. В лечебнице по-другому никак. И хотя дома иногда я изнывала от усталости из-за следования мнимым правилам, в стенах заведения, в котором невольно очутилась, я начинаю по ним скучать.
Спустя отмеренный час ожидания я показываюсь в кабинете Изаберы Флок. Едва отказываю себе в такой малости, как ещё минутку потомиться под её дверью, потянув время. Не хочу её злить. Такие, как она, опьянены властью до безумия.
Внутри властвует безупречная, почти стерильная чистота. Белые стены и такой же пол, сливающийся цветом с врачебным халатом.
Когда я захожу, доктор пьёт чай. Я замираю. Это обыденное действие вдруг делает её в моих глазах такой… человечной. Не монстром, а женщиной, имеющей, как и все, свои слабости. «Которую можно убить…» – вдруг проносится ужасная мысль. Самой себя страшно.
Ржаво-карие глаза направлены на меня. Все размышления улетучиваются. Меня замечают:
– Ложитесь на кушетку, леди Свайнт.
И всё.
Я повинуюсь. Выпрямляю руки вдоль тела, как оловянный солдатик из набора Ромашки, и тяжело дышу. Она ставит фарфоровую чашку, украшенную росписью из мелких пурпурных роз, на стол. Лакированные туфли касаются пола. Насчитываю семь шагов.
Вдруг думаю, что, хоть и кабинет совсем рядом с галереей, шума разговоров не слышно, а значит, с той стороны никого не побеспокоят крики. Стены тут толстые. Как и двери.
Моё тело Изабера закрепляет ремнями. Я зажмуриваюсь. На меня вдруг накатывает паника. Рассказы от других пациентов об ужасах, творящихся в этом месте, неожиданно один за другим всплывают в голове. Они пугают меня как никогда раньше.
– Пожалуйста, не надо!.. – вдруг начинаю бессвязно лепетать. Не ожидала от себя подобной слабости. Какая же я, наверное, жалкая…
Лента грубой кожи впивается в запястья так резко, что начинает мутнеть в глазах.
– Молчи, – раздражённо бросает стоящая рядом, намеренно причиняя мне боль. Перед лицом мелькают мушки.
Она заканчивает и проверяет, достаточно ли закрепила тело и ужала ремни. Мне не пошевелиться. Вдруг накатывают страх и… внезапная ярость от осознания собственной беспомощности.
– Зажми в зубах, – приказывает доктор Флок и подносит к моему рту дощечку. Губы плотно сомкнуты, – В твоих интересах, – ругается она на мою непокорность. – Останешься без языка!
В горле ком. Смятение пускает ядовитые корни в сознании. Взвешиваю все «за» и «против». На одной чаше – возможность быть услышанной, на другой – причина, названная женщиной. Перевешивает аргумент, что даже если призыв о помощи достигнет чьих-то ушей, никто не поможет. Кто зайдёт в логово разъярённого зверя? Да, и в Кассенри крики – обычное дело.
Дощечка твёрдо лежит между зубов. Руку жалит боль, но несильная, от иглы. Доктор вводит непонятный препарат. Я вижу это краем глаза.
– А теперь – спи, – произносит она властно.
Думаю, что не смогу это сделать, особенно ощущая чужой взгляд, но точно по её приказу я неожиданно теряю все силы. Вижу перед собой муть и, кажется, засыпаю. Всё плывёт. Не знаю, сколько времени проходит, когда мне мерещится, как кто-то гневно кричит:
– Что ты творишь?!
Потом раздаётся звук резкого удара, а за ним следует глухой звон падения. Большего мне не различить. Уши закладывает от введённого препарата. Чужие голоса сливаются для меня в один, будто я пытаюсь услышать что-либо из-под толщи воды.