Тишина впивается в тело ножом. Звенящую, её разбавляет лишь треск поленьев в камине. «Мамочки! – доходит до меня, что мгновение назад невольно вырвалось изо рта, – Он же убийца!» Я замираю, испуганная тем, что позволила себе лишнего, а спаситель поднимает голову и начинает безудержно смеяться. Его гортанный смех похож на рокот насытившегося хищника.
– Вообще-то я имел в виду, что твои ноги нужно растереть, – отсмеявшись, говорит он и ловко подхватывает заледеневшую ступню, массируя пяточку и пальцы.
Он не позволяет себе ничего лишнего, а я действительно ощущаю себя лучше. Постепенно к ногам начинает возвращаться чувствительность, и прикосновения Валентина уже не так обжигают, хотя там, где он дотрагивается, кожу немного покалывает. Я хочу поблагодарить его, но он снова всё портит:
– Полагаю, теперь я имею полное право обращаться к тебе на «ты».
Я вспыхиваю и резко убираю ногу. Мне не хочется думать, что произошедшее может что-то между нами изменить. Валентин никак не комментирует моё поведение, только отворачивается, чтобы уставиться на огонь. Я тоже стараюсь на него не смотреть, но интерес пересиливает – никогда не видела обнажённого мужчину так близко. Пока он не замечает, я рассматриваю его бронзовую кожу, бугристые плечи, окаймлённые тоненьким шрамом, и плоский живот. Его тело будто слеплено талантливым скульптором, без изъянов, придающих любому божеству долю человечности. Даже следы от лезвий не портят это совершенство, а наоборот, придают силы.
Мне хочется немедленно взять в руки бумагу и соус, чтобы изобразить его таким же прекрасным, как древнего бога. Взгляд скользит по фигуре, запоминая детали. Я изучаю его только так, как это может делать художник – пытливо, с расстановкой, расчленяя на мелкие детали.
Валентин будто создан для того, чтобы оказаться на полотнах. В его мрачной красоте нет ничего приторно-тошного или лживого. Он выглядит так, словно таким и должен быть идеальный мужчина: немного грубый, властный и готовый настоять на своём.
В чёрных кудрявых волосах отражаются блики пламени, и я думаю, жёсткие ли они. Мне хочется их потрогать (разумеется, ради дела), чтобы выяснить правду. Обычно решительное, его лицо расслабленно, и даже на лбу нет привычной волевой морщинки.
Я спускаюсь от груди ниже, не без смущения разглядывая полоску чёрных волос на животе. Валентин не постеснялся раздеться догола, и теперь мои щёки горят, пока я рассматриваю то, что должно быть прикрыто. Я вспоминаю рассказы служанок в Даурнорде, книги, тайком читаемые по ночам вместе с Лорой, и думаю, какой должна быть женщина, чтобы уместить это в себе. Внизу живота всё стягивается в тугой узел, а губы сохнут от внезапного чувства. Чего в нём больше – предвкушения, желания или страха, как перед опасным хищником?
– Нравится? – иронично спрашивает Валентин, чуть склонив голову. Базальтовые глаза наблюдают за мной. Щёки горят от осознания, что всё это время он тоже меня изучал.
– Довольно уродливо. Не мешает ходить с такой штукой?
Я знаю, что специально пытаюсь его ранить. Досада требует немедленно выпустить пар. Но мужчина только улыбается краешками губ, словно подобная выходка заставляет его подумать о ребячестве. Впрочем, так и есть, но он мог бы сохранить хотя бы видимость приличий, не снимая штаны.
– Много ты понимаешь, – говорит самый опасный человек в Кассенри, щёлкая меня по носу, как ребёнка. Я насупливаюсь. Несправедливо! Голый – он, а виновата я.
Он поднимается, давая возможность разглядеть его широкую спину, ямочки над ягодицами и сильные ноги. Я поспешно опускаю глаза, чтобы Валентин не поймал меня на подглядывании. Но, кажется, его не проведёшь. В его взгляде мерещится хитринка.
Он трогает вещи, сушащиеся над огнём, проверяя их на влагу.
– Ещё мокрые, – сообщает мужчина.
– Давай сюда, – гораздо более грубо, чем собиралась, отвечаю я.
Валентин окидывает меня задумчивым взглядом.
– Тебе скрываться от медсестёр, – предупреждает он, но мне уже всё равно. Я хочу немедленно уйти. В библиотеке жарко, тесно… и камин даёт слишком много огня.
Платье с сорочкой падают в руки.
– Отвернись, – бурчу я. Он приподнимает одну бровь:
– Тебе можно, а мне – нет? – негодует он, но подчиняется. Я быстро натягиваю на себя одежду и хочу уйти, не попрощавшись, но потом на секунду замираю возле двери: