Ощущение, будто в Кассенри часы сломались и стоят на месте. Ничего не меняется, и всё неизменно… кроме меня.
Все люди – актёры в лживых масках. Все комнаты – дешёвые декорации. Стены картонные, а обитатели покосившегося от времени особняка не состоят из плоти и крови. Они смотрят, но не видят, слушают, но не слышат. Их зачерствевшие сердца не умеют биться.
Чувства похоронены, а если нет… Если хоть одна эмоция выскакивает шустрым зайцем из запертой клетки, ты тут же становишься изгоем. Персонал мгновенно чует надежду, чтобы в следующий миг раздавить её как досаждающего таракана посреди сверкающей чистоты.
Именно поэтому я постоянно опускаю взгляд, стоит мне подумать о свободе, стоит мне вспомнить, что весь мир не заключается в стенах Кассенри, а за холодным морем лежит суша.
Я позволяю себе мечтать, делая вид, что признала своё поражение. Но иногда всё равно забываюсь, позволяя жажде воли ощетиниться внутри.
Я открываю глаза. В этот раз я лежу на кровати, привязанная ремнями. В голове – каша. Она наливается свинцовой тяжестью и пригвождает к жёсткой койке.
Как я здесь оказалась?
Вспоминаю… Хло, Арфа, море… Валентин… Визит к Мауну Валженду…
Искусственная кожа до волдырей натирает открытые участки тела, и даже сквозь ткань я ощущаю давление путов. Док столь разозлился, что разрешил санитаром обращаться со мной небрежно. Не стоило его злить, но я всё равно не чувствую вины, только призрак сожаления царапает спину.
Не могу пошевелиться, даже пальцы ног немеют и не слушаются. Ощущаю тошноту. Язык сводит от кислоты во рту, а дыхание тяжёлое, будто изнутри что-то давит. Сколько времени я должна провести в этом положении?
Голос дока звучит потусторонне-далёким. Такое чувство, что я слышу его из-под толщи воды.
– Вира Свайнт, одна из наших пациенток. Галлюцинации, провалы в памяти, затяжная депрессия. Но талант! Её рисунки вызвали ажиотаж на выставке.
Надо же, я снова оказываюсь в роли цирковой обезьянки. Обидно.
– Да, я говорил вам именно о ней. Я не успел приехать на выставку, но мой коллега отметил эту девушку.
– Как вы видите, инспектор, она тяжело больна. Санитары еле с ней справились. Пришлось уводить силой из кабинета, – он лжёт, но в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, невозможно выдавить из себя ни слова.
– Очень жаль. Она производила благоприятное впечатление. Никогда бы не подумал, что столь милая особа набросится на человека.
– Вы не знаете Кассенри так хорошо, как знаю его я. Инспектор, я проработал здесь много лет. Люди с душевными недугами так искусно притворяются, что даже для опытного врача не всегда просто распознать болезнь.
– И что же будет с ней? Как её… с Вирой? – спрашивает инспектор. Не знаю, на самом ли деле он забыл моё имя или лишь притворяется.
– Мы можем только позаботиться о том, чтобы во время приступов она не причинила никому боли. В том числе и себе.
Вот что, значит. Гость тоже меня заметил, но Валженд вовремя подсуетился, вывернув наизнанку всю подноготную. Надеюсь, инспектор окажется умнее и выслушает, когда я обращусь к нему за помощью. Пока надежды, что меня услышат, немного…
Я слышу удаляющиеся шаги. Потом дверь снова открывается, и вкрадчивый голос Мауна проливается кислотой по ушам:
– Ну что, Вира. Бунт окончен?
И уходит, напивая какую-то песенку. Я мгновенно начинаю ненавидеть её мотив, хочется взвыть от бессилия. Я знала, что он отомстит мне, но не догадывалась каким способом.
Постепенно тело отмирает. В словно заледеневшие конечности возвращается жизнь, а дыхание выравнивается. Я слышу, как бьётся сердце, как циркулирует кровь. Пальцы медленно обретают прежнюю чувствительность. Но мысли всё ещё вяло текут в голове, будто на их пути препятствия.