- Чтобы тебе разобраться в природе этих конфликтов. Нет, не найти свою позицию – по отношению к возникшим проблемам. Это глупо и бесперспективно. Разобраться – и только разобраться. Мы – вместе с тобой, твоё сердце, сознание, ум. И я – твоя душа, мы – разберёмся в происходящем.
- Но будет это не просто.
И на меня, словно накинули одеяло и в получившейся темноте, начала проступать наша стычка с Борисом.
Белый, слепящий снег и солнце в отражении мириадов мелких кристалликов, и ветер от скорости.
- Давай. Быстрей. Что – сдрейфил?
Это Борис. Его зелёный комбинезон и голос.
Чёрт! Мы несёмся по склону. А – ну да, Альпы. Ну, зачем же так быстро – мы же убьемся. Мы не для этого сюда приехали. Он позвал меня на этот спуск, Лариса с Леночкой сказали, что он слишком крут для них и остались внизу. Костя умчался куда-то на снегоходе.
Ты хочешь потягаться со мной в отваге и безрассудстве. К чему?
Он подрезает меня на изгибе трассы, и я еле удерживаю равновесие. Что ты задумал? Это опасно. Оглядывается.
Ну ладно. Хочешь борьбу? Ты её получишь. Немного пригибаюсь и увеличиваю скорость. Вот сейчас я тебя достану.
Картинка меняется.
Школа. Перемена. Какой-то второгодник, на две головы выше меня, угрожающе требует мои деньги на обед. Ой. В под-дых. В глазах потемнело, дышать нечем.
- Давай деньги! Я тебе сейчас всю морду разукрашу!
Но я не могу отдать деньги. Больно. И будет ещё больней. Нельзя сдаваться. Как там Борька меня учил – шаг назад левой ногой, и дёрнуть его за руку, когда он снова замахнётся. Вольная борьба. Вот сейчас. Бац.
Он полетел вперёд. А я увидел Бориса. Он подошёл ко мне и просто встал рядом. Второгодник в ярости развернулся и, увидев нас двоих, пробормотал – ладно, ещё увидимся.
Опять снег. В глазах рябит от мелькания деревьев. Где этот чёрт? Ага? Я почти его настиг. Но он ещё ускоряет темп.
Сдаваться – нельзя. Но – это же Борис. Зачем мне борьба с ним?
Он так хочет, ему так нужно. Ладно – откинем последнюю осторожность, и выложусь «по полной». Будь что будет. Для него этот спор – важен.
И снова – школа. Каникулы, озеро и яхта. Шторм.
- А?
- Ничего не слышу!
- Стаксель?
Но яхта ходит ходуном, везде вода, мне нужно преодолеть два метра и закрепить фал стакселя – он болтается на ветру. Держаться за ванты – и двигаться. Если фал стакселя за что-нибудь зацепится, и его надует – мы перевернёмся. Я должен. Костя – в кокпите, а Женька воюет с гротом, а Борис пытается откренить яхту.
Иду. Метр – есть. Ещё немного и можно дотянуться до фала.
Нога съезжает и я, теряя равновесие, лечу за борт. Успевая одной рукой ухватиться за ограждение. Но руку – режет, мне не удержаться, волна в борт – нет, это я вместе с бортом ухожу в воду. Качка – вот опять наверх.
Кто-то тянет меня за шиворот.
- Давай, закидывай ногу. Я удержу!
Борис.
Уже виден финиш. Вон группа людей у подъёмника. Пора притормаживать. Но он не успокаивается. Я его почти нагнал…
И в этот момент – бугор. Я не был готов, и мои ноги – выстрелили меня куда-то в сторону. Лечу – уже не удержаться, группируюсь и падаю в снег. Бросить палки, лыжи сами отскочат – и плотнее, плотнее сжиматься. Как вертит! Скорость была слишком большой. Ещё удар.
Вижу, что Борис успел сгруппироваться на бугре и его ноги спружинили – он несётся дальше. Оглядывается…
И тормозит.
Всё - снег набился в шлем – я уже ничего не вижу. Но боли нет. Боюсь пошевелиться.
Всё обошлось. Несколько лёгких ушибов и виноватый взгляд Бориса, сидящего напротив меня с кружкой горячего чая с ромом. Пар от чая – заволакивает его лицо. И я не вижу…
Да, он чувствует вину, но что-то там ещё. Торжество от победы.
Почему?
- Почему?
Чуть ли не кричу я. И слышу свой голос в своём кабинете. Напротив – моя улыбающаяся душа, молча даёт мне минуту, чтобы отдышаться и отвечает:
- Потому что, несмотря на все ситуации в вашей жизни, когда он тебя выручал - ты видел, он всегда ощущал, где-то глубоко в своей душе – твоё превосходство. И всегда – хотел реванша. Не для самоутверждения. Нет. Для тебя – ты частенько гордился своими преимуществами, перед ним. Ты был успешнее в математике, и физике, ты – больше нравился девчонкам. Ты – легче находил контакт со всеми, и с девчонками тоже.
- Помнишь, как он позвал тебя в кино, куда они шли вдвоём – с его девушкой, в Ленинграде. Для чего? Ты смог болтать с ней – весь вечер, конечно – не исключая Бориса. Но он – не мог.
- Теперь – вы, на равных.
- А ты – молодец. Как ты, тогда в Альпах, поблагодарил его?
- Спасибо, что доставил такое удовольствие, спасибо – что победил, но не бросил.
- Вот. Это и есть – ценность.
Продолжала она.
- Не может быть – только безоблачной, дорога. Любой друг или близкий человек – не ты сам. В нём бродят – свои мысли.
- И только если, не смотря ни на что – побеждают искренность и душевная теплота. Только тогда, это и может называться – истинной дружбой.
- Всё будет в порядке. Не переживай. Твоё падение, для тебя – не значит, что тебя унизили. Это же, правда!
Я утвердительно закивал головой.
- А его реванш – не значит, что он победил тебя. Нет.
- Он победил себя, а ты – ему в этом помог. Как настоящий друг.
Часть 5. ОТТЕНКИ.
Первый муж Люси – Александр. Они прожили вместе, всего полтора года. Он уехал «на заработки» - и не вернулся. Люся осталась с годовалой дочкой на руках, без специальности и без средств к существованию. Конечно, она продала квартиру и вернулась к родителям, устроилась на «тупую» работу и продолжала жить. Ждала его, пока не получила письмо, в котором он объяснял, какие высокие заработки в Афганистане.
Он увёл её. От меня, и от «нормальной» жизни. Первый мужчина – эталон мужественности, отец её ребёнка.
Я всё понимаю. Но как больно…
Он не имел права оставлять её. И не имел права – «уводить», если не знал наверняка, что не оставит.
Плохой человек. Фарфоровый мужчина.
За десять лет в школе, сидя за одной партой, взрослея – у меня не было ближе сверстника, чем Люся. И она – ни разу не давала мне повода для сомнений, в том, что я для неё значу меньше, чем она – для меня.
Кроме того проклятого дня – выпускного вечера, когда она ушла – к нему.
О, женщины.
Что ты слушала тогда? Сердце, разум или свою душу?
И вот, снова.
Он оказался жив. Её первый муж – Александр. И даже сумел её найти, через 25 лет забвения.
Позвонил ей из Рима и потребовал встречи с дочерью.
Она – естественно отказала.
И оцепенела.
Не реагировала на звуки, на Риккардо, не двигалась – а просто сидела в кресле, уставившись в одну точку, и слегка раскачивалась, словно сомнамбула.