В октябре 1988-го широко отметили 100-летие Н. И. Бухарина. 4 ноября А. М. писала: «Впервые, после полувекового забвенья, мы празднуем годовщину Октября с возвращенным в историю светлым образом Николая Ивановича». Период радостей был недолгим, уже 26 апреля 1989 года в письме А. М. была такая строчка: «Самое радостное тоже омрачается многим».
Наиболее упорным в завоевании новых идеологических рубежей из всех толстых журналов справедливо считалось тогда «Знамя». Именно его главному редактору Г. Я. Бакланову отнесла летом 1988 года Анна Михайловна свои воспоминания. Реакция была мгновенной — они были напечатаны в двух номерах в конце того же 1988 года. № 10 сдали в набор 8 августа, а 1 сентября подписали в печать — помню, как тревожилась А. М. за судьбу книги и успокоилась, лишь когда журнал с первой частью «Незабываемого» вышел в свет. Тираж номера был 516 тысяч! Трепетно храню тот 10-й номер с дорогой для меня надписью: «Моему первому читателю»[14]… В конце 1989 года «Незабываемое» выпустило издательство АПН. «У нас, наконец, вышла моя книга, — писала А. М. — Без опечаток не обошлось. Даже Л. Д. <Троцкий> в ней назван заместителем председателя Реввоенсовета, почему-то заместителем… Да и какие-то словечки вставлены, которые я не употребляла… Но так или иначе, это радостно, издание книги. Все бы хорошо, если бы не подавленное настроение от всего, что происходит у нас в стране…»
«Незабываемое» сразу же перевели в нескольких странах. Книга стала международной сенсацией. Анна Михайловна смогла повидать мир; ее принимали уважительно и сердечно — мне казалось, уважительней и сердечней, чем в России…
Это очень выношенная книга, многие ее страницы давно и очень тщательно продуманы.
Иногда людей спасает то, что они пытаются прошлое забыть, вычеркнуть из жизни — тем и спасаются. У Анны Михайловны все было совсем наоборот. Ее спасали именно воспоминания — сначала устные; очень нескоро пришла возможность тайком их записывать, со временем все меньше и меньше таясь и опасаясь за себя и близких. Продумывались жизни отца и мужа, да и своя заодно; разбивались устоявшиеся обвинения — тому помогали и постоянно перечитываемые документы, материалы прошлого. Работа защитника требовала уточнений, подробностей. Со временем эта работа была осознана как работа обвинителя. Это новое качество потребовало новых штудий. Основой защиты было непреложное — участие Бухарина в революции, в послереволюционной жизни страны, то, что Ленин назвал его «любимцем партии». В те годы самое звучание этих клише казалось самодостаточным. Понимаю, как тяжко стало Анне Михайловне, когда испытанные аргументы перестали срабатывать, когда выстраданная ею концепция подлинной истории России советских лет начала рушиться, распадаться, — частью, тут ни убавить, ни прибавить, справедливо, чаще — с передержками, новыми фальсификациями. Но это навалилось уже потом, после выхода «Незабываемого»…
Думая над композицией книги воспоминаний, А. М. отказалась от тривиально хронологического повествования. Мемуары построены, как работала память автора в самые страшные годы ее жизни — переключаясь с сиюминутного на прошедшее. Страницы о доарестной жизни постоянно перебивают пунктирную хронологию ссылки, тюрем, лагерей.
«Незабываемое» посвящено памяти двух самых близких автору людей — отца и мужа. Эти два портрета спаянны — они были друзья, и А. М. с детства воспринимала их рядом. Не много найдется в двадцатые годы нашего отошедшего века столь чистых и столь незаурядных личностей (понимаю, сколько сыщется противников этого утверждения, — но сие не доказательство его ложности)…
Отца — Юрия Ларина (Михаила Александровича Лурье), человека уникальной судьбы, А. М. любила и уважала; двух своих сыновей, Юру и Мишу, она назвала в его честь. Ее воспоминания об отце согреты нежностью. С одной стороны, имя Ю. Ларина не было вымарано из истории, но, с другой, о нем просто не вспоминали, поэтому посвященные ему страницы книги А. М. — важный источник информации об этом человеке.
По понятной причине и о Бухарине, чья известность в двадцатые-тридцатые годы была общенародной, воспоминаний написано не много. Его портрет, созданный пером Анны Михайловны, живой. Дело не только в том, что она Бухарина хорошо знала — дружба, несмотря на разницу лет, началась давно, вместе было проведено немало времени; последние три года его свободной жизни — просто рядом, последние безумные месяцы — неотлучно. Конечно, это — всего лишь сырье, материал, пусть и незабытый, условие, как говорят математики, необходимое, но не достаточное. И дело не только в любви, пронесенной через жизнь и смерть. В данном случае любовь не слепила, не закрывала глаза на слабости, а собственный характер автора, ее жесткая честность, не позволяли — вопреки располагающей к тому трагедии — эти слабости утаивать (В этом смысле А. М. восхищалась безупречностью поведения И. Смилги или, скажем, поведением О. Пятницкого на февральском пленуме 1937 года.) Портрет — правдив. Незаурядность Бухарина проявлялась и в редком сочетании высокого интеллекта и душевной тонкости с простотой некабинетного человека, может быть, даже иногда с простецкостью, и уж, конечно, в его веселости и бесхитростности, в его удивительной детскости, никогда не покидавшей Н. И. и потому позволившей ему в непереносимых условиях Лубянки написать автобиографический роман о своем детстве. Читатель Пастернака и Мандельштама, высоко их ценивший и зачастую им помогавший, и — свой человек в рабочих аудиториях (какая боль в тюремном письме Сталину, что его с 1930 года плотно изолировали от рабочих), спортсмен и — ученый, читавший на основных языках Европы, знавший латынь и древнегреческий… Ленин назвал его «любимцем партии» справедливо — даже серьезный Сокольников и отнюдь не ребячливый Троцкий с этим были согласны, даже никому не доверявший, безжалостный ко всем Сталин по-своему любил Бухарина, да и партия тогда еще не стала «конторой власти». В 1920-х годах, когда многие еще ценили творцов мысли, а не творцов аппарата, левая оппозиция своим главным врагом считала Бухарина, и если со Сталиным готова была пойти на компромисс, то с Бухариным — никогда. Сейчас представляется немыслимым то горе, которое испытывал Бухарин, когда ему грозили исключением из партии. Именно поэтому он не создал никакой организованной фракции — как у левых. Правые, выдуманные Сталиным, — это всего лишь единомышленники в Политбюро.
14
С.Коэн, прочитав это, сообщил мне, что речь идет о читателях в СССР, так как он тоже читал «Незабываемое» в рукописи.