Помогло везение. К этому времени я уже работал на заводе в Воронеже. Там же находился единственный в СССР продуцент мукомольных вальцев – завод имени В.И. Ленина, предприятие, существующее с дореволюционных времен.
Интересный момент: на заводе мне показывали подписанное собственноручно Лениным и хранимое как святыня в заводском музее трудовой славы письмо, где тот дает согласие на присвоение предприятию его имени. (При-жиз-нен-но!? А мы-то все время считали, что он - сама скромность…).
Колхозникам помог случай, а фактически разрешил ситуацию так называемый «блат». Я обратился на завод Ленина к своему коллеге, тот всё быстро решил, и строго фондируемое оборудование самовывозом ушло с завода.
А еще через пару месяцев колхоз стал выпекать свой хлеб. Да какой хлеб! Это были огромные, по современным меркам, буханки квадратом примерно 30 на 30 (а может, и больше) сантиметров и высотой сантиметров 25, с хрустящей корочкой. Хлеб был ослепительной белизны, «крупноноздреватый», с неуловимым ароматом и кисловатым привкусом. Если хлеб подсыхал, его вкусовые качества можно было полностью восстановить, поставив на паровую баню (с другими сортами такого полного восстановления не происходит, и это было одним из достоинств хлеба из новой пекарни).
Очень похожий на такой хлеб я иногда покупал значительно позднее, когда в стране началась перестройка, и когда в Москве на Пятницкой открылась небольшая пекарня с магазином, торгующим горячим австралийским хлебом, и громадной очередью (уже позабытое явление). Вроде бы такая же хрустящая корочка, такая же белизна, но отсутствовал характерный привкус, а во рту хлеб создавал впечатление чего-то ватного, откусывать и жевать его можно было с определенным усилием. В общем, можно было убедиться, что австралийский хлеб не ровня нашему, колхозному.
Принятый на работу мастер оправдал все ожидания. Вкусовые качества, повторюсь, были отменными.
Первоначально хлеб в открытую продажу не поступал. Каждая колхозная семья могла заказывать и приобретать по одной буханке в день. Но потихоньку слава о хлебе распространилась за пределы колхозного поселка, и правдами и неправдами он стал появляться за его границами: то выпросит какой-нибудь детский сад, то районное начальство напросится в постоянные клиенты (ну как тут откажешь?).
* * *
Не знаю точно, когда и почему это произошло, но конец у пекарни был безрадостным, хлеб «выродился».
По долгу службы в начале 90-х я попал в родные края. В разгар уборочной страды мы с генеральным директором завода «Ростсельмаш» Юрием Александровичем Песковым поехали на его служебной «Чайке» в поездку по пшеничным полям Северного Кавказа. Цель поездки – получить из первоисточника, то есть из уст комбайнеров, мнение о работоспособности зерноуборочных комбайнов «Дон-1500», выпускаемых «Ростсельмашем», и положить конец долгим спорам о пригодности этой машины для российского земледелия. Побывали мы на Кубани, на Ставрополье, проехали Кабарду, заезжали в ущелье в Алагирском районе Северной Осетии.
В этом ущелье находился альпинистский лагерь завода «Ростсельмаш» - детище Юрия Александровича - построенный почти полностью по его эскизным проектам и под его пристальным наблюдением. Следует отметить необычную любовь ЮА к различного рода строительным объектам, требующим определенных художественных решений. Он много времени уделял оформлению заводской базы отдыха в Геленджике и пионерского лагеря, заводского дома приезжих, созданию альпинистской горки среди жилого массива в Ростове для занятий заводской спортивной секции, и альпинистского лагеря в Осетии.
И все у него получалось красиво, добротно, что называется – на века. В этом я смог лишний раз убедиться, когда мы заехали в горы: не буду даже пытаться передать красоту и величие здешних мест – это что-то неописуемое. Но под стать им были и постройки: главный и административный корпуса, столовая, баня, любые мелкие строения были выполнены очень просто и с большим художественным вкусом.
Незадолго до этого я прочел книжку Всеволода Овчинникова «Ветка сакуры», где он, говоря об эстетике у японцев, подчеркивает их постоянное стремление к простоте форм предметов быта и к целесообразности в мелочах и деталях. Нечто подобное можно было повторить о ЮА: у всех строений был единый «почерк» - добротность, внушительность, гармония с природой и практичность без каких-либо «примочек». Тонкости японского искусства ЮА, мне кажется, специально не изучал, у него этот дар был, очевидно, от рождения.
Посетить незамеченными эти места нам не удалось – приехал секретарь райкома с двумя помощниками, которые немедленно вытащили из багажника «Волги» черного барана (местные гурманы-эстеты считают их наиболее вкусными, так как летом в жару они меньше потеют), молча и уверенными движениями освежевали его и принялись без суеты готовить традиционный шашлык, а также, как они выразились, «сурприс».
Шашлык был, как и ожидалось, отменный (ну кто из нас не кушал шашлык?), а вот «сурприс» я встретил впервые, хотя раньше доводилось слышать о нем. На блюде лежала сваренная целиком баранья голова – с зубами, с глазами, с высунутым языком и даже с остатками шерсти, которую «кулинары», очевидно, не сочли необходимым удалять со всей тщательностью.
Мне уже было известно, что вареная баранья голова, национальное осетинское блюдо, подается в торжественных случаях и сопровождается определенным церемониалом, демонстрирующим уважительное отношение тамады к почетному гостю. Роль тамады, естественно, исполнял секретарь райкома (партия – наш рулевой), а центром его внимания вначале был ЮА, но тот незамедлительно «перевел стрелку» на меня, и мне довелось по полной программе вкусить все "прелести" положения почетного гостя за осетинским столом.
Мне первому дали кусок языка, губу, ухо и затем - глаз, считающийся высшим лакомством. Все это сопровождалось длинными нравоучительными тостами (вот где была бездна материала, полезного для Шурика из «Кавказской пленницы»!), и запивалось неимоверным количеством водки под контролем тамады. ЮА только посмеивался.
Так случилось, что с детства я могу есть все, что угодно, лишь бы было съедобно (помните? – «лишь бы можно было разжевать»). Поэтому я, не отказываясь и не протестуя, съел все экзотические части бараньей головы. Не могу рекомендовать их как изысканный деликатес, но что-то в этом блюде все-таки было притягивающее (может простота?).
Съели мы голову, съели шашлык, попрощались с секретарем, дополнительно «перегрузили» организмы сауной, поспали немного и на следующее утро пустились в обратный путь.
Сделав небольшой крюк, заехали в Георгиевск на кладбище к могилам моих родителей, затем в поселок Новый.
Колхоза в прежнем виде нет и в помине, он распался на ряд хозяйств. В бывшем правлении размещается крупнейшее из оставшихся хозяйств – зерноводческое, руководит им сравнительно молодой человек Иван Васильевич Котов, которого, к нашему огорчению, на рабочем месте не оказалось.
Дежурившая секретарь, увидев сожаление на наших лицах, проявила озабоченность (по виду солидные люди, прибыли на "Чайке", торопятся…) и вызвалась помочь. Она быстро связалась с Котовым по рации, сообщила о прибытии каких-то важных персон, и тот быстро появился (сам за рулем).
Познакомились. Котов рассказал о делах (в то время они ни у кого в российском АПК не блистали), узнали отзывы о «Доне» (хвалебные, но чувствовалось, что он что-то не договаривает). В конце разговора Котов пообещал по мере возможности организовать уход за могилой моих родителей. Начали прощаться. Иван Васильевич стал хлопотать насчёт обеда («Вроде бы не по-людски расставаться так просто…»), но Ю.А. возразил: «У нас времени нет, надвигается вечер, а до Краснодара ещё 500 километров. Но не по-людски, действительно, нельзя. Ты, Ваня, покажи-ка нам красивую лесополосу по дороге на Минеральные воды, у нас есть все, что нужно. Чувствуется, что ты человек гостеприимный, но давай не будем терять время!».