Я вспомнил про хлеб, мол, хорошо было бы… Котов достал из своего «бардачка» полбуханки обычного «магазинного» и разъяснил: «От "того" хлеба осталась только память – мастер давно уволился, пекарня еще работает, но хлеб ее теперь совсем не "тот", и берут его лишь те колхозники, которым лень сходить в городской магазин, а там хлеб, к сожалению, получше нашего».
Так безрадостно закончилась и эта страница колхозной жизни.
Поехали, остановились в лесополосе, «тренированные» водители Ю.А. разложили на капоте «Чайки» достаточно опрятную скатерть, быстро накрыли первоклассный для таких случаев стол (с хлебом ростовским). Выпили за хлеборобов, потом за «бывших». Тут-то и выяснилось, о чем недоговаривал Котов:
У меня в хозяйстве сегодня утром случилось большое несчастье: из-за халатности механика сгорел дотла комбайн «Дон», моя главная надежда на своевременную уборку урожая. Сейчас не знаю, что и делать.
Посочувствовали, заочно пожурили растяпу-механика, потом самого Котова за неправильный подбор кадров. Ю.А. махнул рукой и говорит:
- Ладно, давай чистую бумагу!
- Откуда же я возьму?
Нашли какой-то огрызок не слишком чистой бумаги, и Ю.А. на нем написал своему заместителю: «Отпустите из наличия один комбайн «Дон-1500» без предварительной оплаты. Срочно. (Разрешаю выставочный образец.)». Спросив только: «Есть ли деньги? С оплатой не обманешь?», Ю.А. подписал письмо и напутствовал Котова:
- Организуй, чтобы завтра утром расторопный мужичок был в Ростове. Пусть обратится к …
И мы поехали завершать работу на Кубань, а окрыленный Котов полетел к себе в контору реализовывать неожиданно свалившееся на его голову счастье.
Когда через некоторое время мы вернулись в Ростов, Пескову доложили, что мужичок на следующий день утром прибыл, и к обеду комбайн был отгружен. На недоуменные взгляды заместителя по поводу необычности оформления отпуска продукции завода Ю.А. пояснил: «Ну, понимаешь, очень мне понравился парень – честный, трудолюбивый. Ну как же ему можно было не помочь!».
А парень этот, как мне впоследствии рассказали, через пару лет попал в автомобильную аварию и погиб. И теперь у меня в Георгиевске нет ни единой души, на которую можно было бы положиться в присмотре за родительской могилой.
Глава 15. Отец и охота
У отца была одна тайная страсть - охота. Тайная потому, что у него совсем не было времени ею заниматься. С фронта он привез первоклассную германскую двустволку 12-го калибра производства фирмы «Зауэр». Как я сейчас понимаю, никакого контроля за багажом демобилизованных не было, и провезти можно было все, что угодно.
Кроме ружья, отец привез аккордеон, небольшой мешочек с сахаром, набор вилок, некоторые из которых служат нам и сегодня, что-то еще из мелочей и пистолет «Вальтер», которым мне очень нравилось играть: втайне от взрослых я его вытаскивал из отцовского тайника, перезаряжал обойму, смазывал. Однажды мама застала меня за этим занятием, устроила нам с отцом выволочку, и пистолет исчез, как я его потом ни искал. Много лет спустя я поинтересовался у отца, куда делся «Вальтер»? Мне было сказано, что по требованию мамы пистолет был утоплен в уборной.
А трофейная двустволка «Зауэр» постоянно находилась при отце в машине, но пользовался ею он лишь от случая к случаю. Раз-другой в году он позволял себе в сезон охоты на перепела пройтись по «магарному» полю в поисках охотничьего счастья.
Но однажды отец устроил охоту на капитальной основе: когда открылся сезон на уток, он организовал коллективный выезд на озеро Плаксейка, что находится вблизи города Буденовска, где река Кума теряется в плавнях Прикаспийской низменности, не доходя до Каспийского моря. С ним в его «ЗИМ» уселось все районное начальство: секретарь райкома, председатель райисполкома и начальник производственного управления сельского хозяйства. Приехали затемно, нашли тихий уголок, наскоро позавтракали, спустили на воду лодку (была у них на прицепе большая алюминиевая лодка), погрузились и поплыли «навстречу занимавшейся заре». Отплыли уже довольно далеко от берега, как неожиданно от неловкого движения кого-то из пассажиров лодка перевернулась, и все охотники очутились в воде. Никто из них плавать толком не умел, а глубина озера приличная – до 5 метров. Спасло то, что совершая «оверкиль», лодка черпанула воздух и осталась на плаву. Кое-как горе-охотники зацепились за выступающие части лодки и стали потихоньку выгребать руками - вокруг не было никого, чтобы помочь, а водитель Миша, проводив «добытчиков», сразу же поднял стекла в машине, чтобы комары не досаждали, и завалился спать, набираться сил на обратную дорогу. Докричаться до него было невозможно.
С большим трудом бедолаги добрались до прибрежного камыша, дальше пошло полегче, и через некоторое время они были на берегу. Отогрелись, попытались достать ружья, соорудив крючья из подручных материалов, найденных в ближайшем хуторе, но бесполезно: глубокая вода и многолетний донный ил навеки укрыли их вещи. Поохотились, называется….
Мама потом долго со смехом рассказывала, как отец появился поздно вечером без верхней одежды и без сапог (пришлось снимать с себя для облегчения), без ружья, но радостный: не утонули!
А специалисты колхоза вскоре подарили отцу новое ружье в день его рождения, довольно приличное, тульского завода, штучное, но – 16-го калибра (а отец признавал не меньше 12-го). Ружье это, как и прежнее, постоянно находилось в машине, но я не припомню, чтобы отец из него что-либо подстрелил.
А подстрелить из него живность, как ни странно, довелось мне, причем – единственный раз. Через несколько лет после смерти отца ружье мне вернул Миша, его колхозный водитель. Я привез ружье в Воронеж, и несколько лет оно валялось без дела на антресолях. Однажды в конце августа мы со своими воронежскими приятелями Бурцевыми собрались ехать в гости к моему хорошему знакомому, Владимиру Ефимовичу Шевченко, директору Таловского института имени Докучаева, где в недавние времена был разработан "Великий Сталинский план преобразования природы". (Позднее и до ухода на пенсию ВЕ возглавлял Воронежский сельскохозяйственный институт).
Достопримечательностью института, находящегося в засушливых степях на границе с Саратовской областью, были вековые лесополосы, которые были посажены еще Докучаевым и впоследствии стали самым настоящим лесным массивом.
Другой достопримечательностью здешних мест было охраняемое государством целинное поле, никогда не трогавшееся земледельцами и заселенное лишь байбаками – забавными степными сурками. Кубический метр земли с этого поля в начале XX-го века был вывезен в Париж и помещен в Международной палате мер и весов в качестве эталона российского чернозема.
Но целью нашего путешествия в Таловую был большой пруд, полный рыбы и раков.
Пока мы располагались на берегу и готовились к ужину, Юра Бурцев, как инициатор взятия в поход ружья в связи с открытием охотничьего сезона, сел в лодку и отправился в камыши, на «вечернюю зорьку». Ничего он не высидел и вернулся без добычи. Мы поужинали, искупались в пруду и завалились спать.
Бывая на природе, я обычно встаю с восходом солнца. Так было и в этот раз: проснулся от необычной тишины, восток розовеет, рыбка изредка всплескивает – красота. Тихо вылезаю из палатки и вижу, что почти рядом, метрах в двадцати, плавает крупный селезень. Полюбовался им немного, затем взял ружье, оставленное Юрой прошлым вечером беспризорным, прицелился и выстрелил. Попал, но лишь подранил. Селезень пытался удрать в камыши, и мне пришлось доставать его с помощью лодки.
Вернулся на берег. Поразило, что от выстрела никто не проснулся. Вскипятил чайник, сижу - наслаждаюсь чаем и природой. Рядом мой первый охотничий трофей испускает свой последний дух (дробь попала ему в крыло, в шею и в ногу), изредка моргает.
Вдруг мне стало стыдно за себя. Мне показалось, что селезень смотрит на меня и рассуждает так: «Ну, был бы ты голодный – тогда было бы понятно. А просто так загубить такую красоту… Для чего?» И так далее в том же духе.