Родители вопрос о ВУЗе оставили на мое решение, и я согласился с Колькиными доводами. Про себя отметил, что после первого курса можно будет и перевестись, если захочу.
Вместе с Николаем мы дополнительно проштудировали все необходимые школьные науки и отправились искать счастья в Орджоникидзе. Одновременно мы сагитировали ехать еще одного «искателя счастья», Толю Захарова, который закончил школу на год раньше нас, в 1953 году, ездил в Москву поступать в МАИ, но не прошел по конкурсу. Мы с Николаем подали документы для поступления на металлургический факультет, Анатолий – на электротехнический. Конкурс был около 10 человек на место.
Нужно было сдавать шесть экзаменов: литературу письменно и устно, математику, физику, химию и иностранный язык. По «письму» я получил трояк, по устному мне поставили 4, все остальные 4 экзамена я сдал на пятерки. Поскольку иностранный язык в подсчет не входил, у меня в итоге оказалось 22 балла, а требовалось, как вскоре стало известно, 23.
Николай набрал 23, а Толя, как и я, лишь 22.
Вывесили списки поступивших, пошли искать себя. Нашли сразу Николая, затем к моему неописуемому ликованию увидели мою фамилию, а Толю, как ни старались, в списках не обнаружили.
Я потом так никогда и не понял причину, почему меня приняли: в списках зачисленных в студенты мы не нашли ни одного абитуриента, у которого было бы меньше 23 баллов. «Блата», уверяю, у меня никакого не было. Наверно, сыграли решающую роль отличные оценки по «тяжелым» предметам, а литературу кто-то посчитал предметом второстепенным. А может, просто ошибся?
Как бы там ни было – Николай и я стали студентами, (Толя поступил тоже, но на заочное отделение). Шел 1954 год.
* * *
Начало студенческой жизни было омрачено сообщением, что форма в институте отменяется. Прощайте, золотые кокарды и вензеля на погонах! Вид старшекурсников, донашивающих форму, еще долго вызывал у нас жгучую зависть.
Традиционным осенним занятием студентов всех курсов и факультетов была поездка в колхоз на уборку кукурузы (других работ в Осетии для нас практически не существовало). Первая поездка состоялась в район Назрани. Приехали в горное селение, состоявшее из нескольких убогих домишек. Разместили всю нашу группу в огромном амбаре, без отопления, без воды, все удобства - во дворе. Спали, правда, на хорошем сене, которое часто меняли, ребята слева, девчонки справа, руководитель со старостой – в центре.
Питались довольно прилично: каждое утро с рассветом местные «джигиты» привозили на арбе живого барана, резали его под истошные вопли наших дев, свежевали и вручали тушу Элеоноре Артюшенко (все звали ее Элкой), единственной, которая согласилась быть поварихой. Со временем барана стали привозить заранее разделанным. Еще «джигиты» разгружали бочку с водой, хороший осетинский хлеб, овощи.
Элка не утруждала ни себя, ни нас разнообразием меню: она загружала в котел, стоящий на костре, кусочки баранины, добавляла все, что было под руками: картофель, помидоры, лук, чеснок, соль и какие-то специи. Блюдо это отдаленно напоминало харчо, и так мы и называли эту элкину стряпню - несколько примитивную, но калорийную и даже казавшуюся вкусной. И так по три раза каждый день на протяжении месяца!
После завтрака мы грузились в бортовую автомашину и ехали на необозримые кукурузные поля Северной Осетии (к этому времени ингуши еще не вернулись из Казахстана).
Уборка кукурузы – работа, которую нельзя было назвать непыльной: срывать початки весь день под палящим солнцем, набивать ими мешок, относить по рытвинам на край поля, возвращаться и опять все начинать сначала – через день такой работы мы от пыли стали грязными, как черти. А оказалось, что умываться нечем. Воды, особенно в первые дни, не хватало даже для питья, а не то чтобы помыться. Утром каждый мог рассчитывать на получение кружки воды, чтобы почистить зубы и продрать глаза. Можете себе представить, как тяжело было нашим девчонкам?
Но студентам в любой, даже трагичной ситуации свойственно, как всем молодым организмам, искать в жизни комическую составляющую.
Однажды ранним утром, проснувшись и почти растратив свою порцию воды, я сидел на крыльце нашего амбара и рассматривал свои давно немытые ноги, которые по виду уже не отличались от свежевыкопанных картофельных клубней. В кружке оставалось воды лишь на дне. Не знаю, с какой целью, я начал мыть большой палец на правой ноге. Кое-как «освежил». В это время из нашей «спальни» выходит, потягиваясь, Николай. Мы с ним, как земляки, спали рядом, и решение созрело немедленно:
-Колька, ну, ты даешь! Ты сегодня ночью проявил себя как последний извращенец! Чего ради ты сосал мой палец? Думаешь, доставил мне удовольствие? Расскажи хоть про свои ощущения….
При этом я с показным удивлением демонстрировал свой вызывающе чистый палец, одиноко розовеющий на моих ногах, напоминающих ноги босоногого дервиша, странствовавшего по пустыне.
Присутствующие сразу же поддержали розыгрыш. Нашлись даже «очевидцы», перешли на всеобщий хохот. Не смеялся только Колька. Со свирепым видом он бросился на меня и стал трясти за грудки, выкрикивая: «Да я тебя сейчас придушу!». Потом все успокоились.
Теплые приятельские отношения с Николаем Ивановичем Гусевым и его женой Лидой мы поддерживаем и поныне. Живут Гусевы в Лермонтове под Пятигорском, встречаемся с ними, когда мы с Аллой бываем в Кисловодске, иногда Гусевы приезжают в Москву. Часто вспоминаем кукурузные будни в Осетии.
Мне запомнился еще один эпизод из уборочной, правда, не комический.
Повезли нас и на этот раз на кукурузу в дальний район Осетии. Приехали под вечер, начали размещаться. В группе нашей учился Казбек Сидаков, который хорошо знал здешние места. Он сообщил, что если перейти через ближайший бугор, то можно попасть на колхозную бахчу. Предложил сходить за арбузами. Считая себя большим специалистам по чужим огородам, я вызвался составить Казбеку компанию.
Взяли большой рюкзак и пошли.
Быстро перевалили через бугор, но бахчи за ним не оказалось. Казбек сказал, что ошибся, и решительно добавил: «Вот за этим бугром бахча будет точно». Пошли - опять такой же результат. Потом за третий бугор, потом заблудились. В горах Северного Кавказа ночь наступает мгновенно: только что было солнце, потом оно опускается за горы, лучи уходят куда-то вверх, к звездам, и наступает, если нет луны, полная тьма.
Мы поняли трагизм положения, когда вдруг потеряли ориентиры – кругом ни бугров, ни огонька, одни звезды в кромешной темноте. Но Казбек не унывал и уверенным тоном командовал: «Вперед! Не отставать! Сейчас будем дома».
Действительно, к нашей радости, мы увидели одинокий сиротливый огонек, но он был не впереди, а где-то внизу, и по пути к нему был отвесный обрыв. Стали искать спуск. К счастью, показалась луна. Стало легче. С трудом спустились, огонек оказался небольшим горским селением. Обрадованные, бодро зашагали вперед, Но наши напасти не кончились. Навстречу с лаем выбежала свора собак, по всем признакам – свирепых. Они грозно лаяли и кружили вокруг нас. Мы отбивались камнями, размахивали рюкзаком, палками, Казбек кричал что-то по-осетински (не знаю – на собак или взывая о помощи). На шум вышел аксакал и отогнал псов (как только они нас там не порвали?).
Судя по гневному тону, старик долго нас ругал за глупое поведение, потом провел через темный аул, показал тропу и рассказал, как нам идти дальше. Мы бодро двинулись и где-то через час, далеко за полночь, добрались до своих. Они уже начали волноваться, хотели идти на розыски, но поисковые мероприятия решили отложить до рассвета.
Я понял, что с горами шутить нельзя и больше в подобные походы не отправлялся никогда.
Глава 20. Сопромат и основы марксизма-ленинизма
Учеба в институте мне давалась легко. Все общеобразовательные предметы – высшая математика, химия, начертательная геометрия и др. сдавались, как правило, на «отлично». Впрочем, бывали исключения.
Могу не без обоснованного хвастовства сказать, что я превосходно (для студента, конечно) знал такую дисциплину, как сопротивление материалов, или «сопромат» (некоторые считали, что ты не можешь считать себя студентом, пока не сдашь экзамен по сопромату). Лекции по сопромату нам читал высочайшего класса специалист в этой науке, некий Федоров, по виду – старорежимный профессор.