В последний раз примерно в 9 вечера я покурил перед ночным кефиром, затем мы с Аллой вышли на обычную прогулку и легли спать. Проснулся утром, и первое желание было – закурить! Терплю, пошел с утра по тропе на «Красное солнышко», принял душ, позавтракал, принял процедуры - терплю. Пришел к себе в номер, выпил чашку кофе, стало совсем тяжко, но терплю. В назначенное время явился на прием. Доктор уложила, воткнула кучу иголок, включила тихую приятную музыку: «Лежите спокойно, наслаждайтесь». Примерно через полчаса спрашивает:
- Как самочувствие? Терпимо?
- Самому не верится, но вполне терпимо!
- Тогда завтра приходите в то же время. Не курить ни в коем случае!
Еще сутки я терпел, но теперь уже без особых мучений. На следующий день процедура повторилась: иголки, музыка, спокойное лежание, и вдруг я почувствовал, что больше меня ничто не тревожит, и что дальше помощь мне в борьбе с курением не требуется.
Врач сказала, что такой быстрый эффект случается, хотя и редко, когда у пациента наблюдается острое желание бросить курить. Лечение я на этом закончил и уже около 20 лет к сигаретам не притрагиваюсь.
Сравнивая свои впечатления до и после лечения, я твердо убежден, что курение является массовым безумием человечества и противоестественно по своей сути: ради сомнительных удовольствий люди сознательно отказываются от чистого воздуха, принося к тому же большой вред здоровью своему и окружающих.
Теперь расскажу, почему я назвал табак первоклассным.
Дело в том, что муж моей тети Оксаны, младшей дочери семейства Круликов, Илья Васильевич Чихов, был профессиональный табаковод, работал в Адыгее, незадолго до войны написал книгу "Табаководство Адыгеи". Приезжая ежегодно в гости, он всегда привозил отцу в подарок здоровенный чемодан отборного табаку в листьях. Мне ничего не стоило стянуть пачку, покрошить острым ножом и потом снабжать этим куревом всю нашу компанию.
Когда чемодан заканчивался, источником табака становилась железная дорога Ростов – Баку, двухкилометровый путь по шпалам до речки Подкумок, места нашего постоянного летнего обитания. Это был настоящий Клондайк папиросных окурков! От самых дешевых "Бокс", "Спорт" или "Ракета" до "Казбека", "Северной Пальмиры", «Герцоговины Флор» и т.п. Табак из окурков извлекался, его собиралась довольно большая кучка, которой хватало на долгий день перекуров между купаниями и набегами на соседские огороды.
Глава 6. Пацаны послевоенного Георгиевска
В Георгиевске мы жили на улице Фрузе, 28. Снимали дом, хозяйка которого постоянно жила в Кисловодске и у нас никогда не появлялась.
Мальчишеская компания была многонациональной: кроме русских были армяне, греки, татары, евреи. Я не помню случая каких-либо распрей между мальчишками на национальной почве.
Распри были лишь "политические", если так можно выразиться. Не знаю, откуда это началось, но город в сознании ребятни был поделен примерно на десять районов: Центр, Армянский край, Липатания, Бан (или Вокзал) и др. Улица Фрунзе с прилегающими улицами Красной и Госпитальной относилась к "Кругловскому краю".
Днем было спокойно, а когда наступали сумерки, у местных пацанов начиналось массовое помешательство. На окраине города, на выгоне, где впоследствии был построен гренажный завод (грены – это яйца тутового шелкопряда, коконы которого являются исходным сырьем для производства шелковых тканей), собирались толпы ребятни, вооруженной рогатками, палками, камнями, и начиналась "война". Под обоюдные раскаты боевого "Ур-р-а-а!" противоборствующие стороны начинали по-настоящему колотить друг друга. Заканчивалось все шишками и разбитыми носами (существовало правило: если появилась у противника кровь, ему позволялось покинуть поле боя), а также прибытием наряда милиции, который долго с "вояками" не церемонился.
"Войны" продолжались, пока кругловскому атаману по кличке Джулый не выбили глаз.
Главным летним развлечением нашей компании был футбол. Настоящий футбольный мяч был редкостью, запасных резиновых камер вообще не существовало, поэтому "мяч" набивался ветошью, и хоть подпрыгивать он не мог, накал игры от этого не становился меньше.
Долгое время я был признанным вратарем, которого ставили на ответственные матчи с соседними улицами Красной и Госпитальной. Потом я однажды с излишней ретивостью бросился на мяч, стесал себе бок до самых ребер обо что-то острое в траве и в дальнейшем не мог играть вратарем из-за возникшего внутреннего торможения. Стал обычным полевым игроком.
Другим летним занятием были походы за пропитанием. Послевоенные годы для большинства жителей нашего городка были полуголодными, на нашей улице я не знал никого, кому постоянно не хотелось бы есть. Поэтому с наступлением тепла мы ходили по окрестным лесам-полям в поисках пищи.
Писатель Валентин Пикуль как-то в своем телевизионном интервью рассказал корреспонденту, что в письме солдата-участника англо-бурской войны к матери его поразила фраза, характеризующая степень голодания английских солдат: "Мы ели все, что было можно разжевать".
Я этого солдата, как и Валентин Пикуль, понимаю очень хорошо. Мы тоже жевали все, что жуется. С наступлением первых теплых дней в марте-апреле это были стебли и корни каких-то растений. Знатоками их были братья-армяне Рубен и Сурен Хачатуровы. Точного названия растений не знал никто. В крайнем случае им присваивались наименования "сладкий корень", "кислолистка", "лимонник" или что-нибудь подобное. Большим счастьем было найти "земляную грушу" или, как я узнал впоследствии, топинамбур, считавшийся объедением. Кстати, совсем недавно мне довелось попробовать этот топинамбур. Не поверил бы, что это можно есть без соли, хлеба и приправ, если бы раньше самому не приходилось.
Еще большее разочарование постигло меня, когда мне довелось вспомнить вкус еще одного послевоенного "деликатеса" - "макухи", жмыха из семян подсолнечника. Ее одно время сосали все от мала до велика, благо в городе действовал один из крупнейших в Союзе маслобойных заводов, и потому жмых в достатке продавался из-под полы на рынке (пойманным за воровство жмыха или масла давали до 10 лет лагерей, невзирая на возраст, но это не прекращало воровство). Бывшее лакомство не показалось мне даже похожим на еду.
После "вегетарианской диеты" с приходом тепла мы переходили на белки животного происхождения: подобно кровожадным и беспощадным хищникам мы разоряли любые птичьи гнезда (почему-то кроме ласточкиных) и пожирали яйца, потом подросших птенцов, нанизав их на тонкие прутики и немного подержав над костром.
Разорение птичьих гнезд неожиданно привело меня к новому увлечению: желанию собрать коллекцию яиц от всех птиц нашей местности. С наступлением сезона мы небольшой компанией «юннатов-разбойников» отправлялись в поисках «экспонатов» в лес в пойме Подкумка или в безлюдные и бескрайние степные просторы Прикумья. Степные походы привили мне затаенную любовь к степному ландшафту. Казалось бы, ну что может быть здесь красивого: пустое место – не на что глаз положить. И на небе нет ничего, кроме палящего солнца, дико хочется пить, а ты бредешь к виднеющемуся вдалеке приплюснутому тощему кустику, и хорошо, если и найдешь, что ищешь, а иначе – ступай дальше… Много лет спустя я оказался в компании, где присутствовал казах, страстно доказывающий непревзойденные красоты его степной родины. Никто его, конечно, не понял, кроме меня: внезапно мне захотелось вновь окунуться в бескрайний мир плоской земли, палящего зноя и тишины, нарушаемой лишь пением жаворонков, упивающихся, как мне казалось, этой жаркой красотой.
За два сезона коллекция яиц была собрана: она содержала 72 экспоната и хранилась в собственноручно изготовленных мною картонных коробках с ячейками, совершенно безо всякой системы и крайне безалаберно – никаких надписей и справочных материалов не предусматривалось. Коллекция хранилась лет десять в числе ненужных (как в то время казалось) вещей, а потом мама отдала ее какой-то своей знакомой, у которой сын страдал этим же увлечением. Особо я по этому поводу не переживал: к этому времени я переболел еще одной страстью – собиранием марок, и «останки» этой коллекции, в которой есть дорогие (лишь только для меня) экземпляры я храню до сего времени.