Были на фронте и вернулись невредимыми и все другие наши родственники: младший брат отца Александр, муж его сестры Василий, брат его отчима, ранее упомянутый Михаил Минаевич Гамаюнов, которого отец называл своим родным братом.
Я никогда даже не слышал ни об одной семье с подобным везением на фронте. Невероятно, но это поистине чудесный факт!
Отец органически не мог вспоминать о войне. Когда его просили что-либо рассказать, он возмущался: "И что там может быть интересного? Кровь? Людские страдания и лишения? Это нездоровый интерес, отстаньте!"
Я не помню, чтобы он когда-нибудь выступал с воспоминаниями о войне. Он даже не поехал на юбилейную встречу участников Сталинградской битвы: «И чего ради я туда поеду? Тех, с кем я вместе воевал и дружил, уже давно нет, а с офицерами я знакомств не водил и отношусь к ним с равнодушием». Так и не поехал.
Восторгался отец фронтовыми зарисовками в поэме Твардовского "Василий Теркин". Приходил в совершеннейший восторг от его строк типа: "Есть войны закон не новый: в отступленье - ешь ты вдоволь, в обороне - так ли сяк, в наступленье - натощак".
Отец читал «Теркина» редко, но основательно, вчитываясь в каждое слово. В некоторых, особо понравившихся ему местах, он останавливался и произносил: «Здорово сказал, вот чертяка!» С его стороны это была высшая похвала.
Лишь в одном месте отец был настроен категорически против, как он считал, совершенно непрофессиональных и вредных рассуждений автора, где тот классифицирует фронтовые ситуации по степени их сложности и опасности для солдата. В этом месте Твардовский устами Теркина поучает молодежь, что бомбежка - это малый сабантуй, на который не стоит и обращать внимания, минометный обстрел немного посерьезнее, и это – сабантуй средний, а главный сабантуй - это танковый… Отец считал совершенно наоборот: танк только «с виду грозен очень, а на деле глух и слеп» – и тут он был полностью на стороне молодого бойца. От танка можно спрятаться, укрыться, а если у тебя есть противотанковое ружье – еще и достойный отпор дать. А когда тебя обстреливают из орудий, а тем более бомбы сбрасывают и тебе деваться некуда, а можно только молиться во спасение – это вот и есть самый главный сабантуй. «Побывал бы он в Сталинграде или под Курском, не стал бы так говорить» - так отец заканчивал свой заочный спор с Твардовским. А на наши просьбы рассказать какие-либо подробности из своей фронтовой жизни лишь отмахивался.
Впрочем, о некоторых эпизодах из его военных лет мне удалось узнать, но не от него лично, а из рассказов его внука и моего племянника Николая. В силу определенных обстоятельств Коля в младших классах школы жил и учился в Георгиевске, окруженный любовью бабушки и по-отечески мужской заботой со стороны деда. В летнее время тот часто брал его с собой на работу, а также, в редко выдававшихся случаях – на рыбалку или утиную охоту. Компания у них состояла в основном из участников войны (прошло чуть более 15 лет, и впечатления еще не остыли), и потому вечерний разговор «под расслабляющую рюмочку у костерка» переходил, как правило, на рассказы мемуарного характера. Один из таких подслушанных дедовых рассказов Николай как-то пересказал мне. Вот его содержание:
«После поражения под Харьковом мы отступали и вышли к Дону. Погрузили нас на баржу, плывем – усталые, голодные, народу тьма, яблоку негде упасть. А навстречу нам медленно идёт другая баржа с четырьмя охранниками. Мы им кричим:
- Что вы там везёте?
- Сахар и масло!
- Бросьте нам хоть немного, а то уж забыли, когда ели!
- Ну давайте котелки!
Мы им бросили несколько котелков, а они успели их наполнить и возвратить. Только мы разошлись и начали трапезничать нежданно свалившимся богатством, как внезапно налетел немецкий штурмовик, сбросил бомбу, попал прямо в центр их баржи, и она на наших глазах развалилась пополам и затонула. И представляете, как все мы очерствели к этому времени - только и разговору было: это ж сколько добра пропало! А про четырех этих ребят никто и не вспомнил.
А потом нас выгрузили на левом берегу Дона и приказали отступать к Сталинграду. К нашему стыду надо сказать, что мы не отступали, а драпали.
Драпали до самой Волги! В жару, по сальским степям! Воды нет, еды никакой, пот рекой течёт! А я ещё сдуру голову побрил! Солнце печёт! Пилотку с одного на другое ухо перекладываешь, а толку нет. Только остановились передохнуть, слышим – гул моторов. Кто-то определил: «Немецкие танки!». Вскочили и снова в драп. Жутко вспоминать: посмотришь по сторонам – слева народ бежит, справа народ бежит, а из начальства никого не видно – ни командиров, ни политработников. А сверху нас немецкие штурмовики и бомбят, и «утюжат» из пулеметов. А мы бежим, даже убитых не хороним - некогда. В этот раз за сутки мы пробежали километров 75-80. Вместе со мной был призван мой земляк, который предложил: «Василий, наше дело – табак. Ставрополье рядом, айда домой! – здесь мы пропадем». Я отказался, он ушел на юг один, а я дальше со всеми. После мы с ним случайно встретились в Георгиевске. Он отсиделся где-то, потом в мирное время его нашли, припаяли "десятку" за дезертирство, полностью отсидел.
Как только к Волге подошли, нас встретили, сформировали подразделения и бросили под Сталинград. Попал я в состав 226-й стрелковой дивизии, которая по завершении Сталинградского сражения, в 1943 году была переименована в 95-ю гвардейскую стрелковую дивизию и участвовала в битве на Курской дуге».
Значительно позднее, живя в Воронеже, Николай вспомнил этот рассказ деда на охотничьем привале и, заинтригованный фактом его участия в исторической битве под Курском, летом 2014 года сел в свой автомобиль и вместе со старшим сыном Алешей отправился в соседнюю Белгородскую область, в Государственный военно-исторический музей-заповедник "Прохоровское поле." Цель: для себя - узнать возможно больше деталей из военной биографии деда, а подрастающему поколению дать урок патриотического воспитания. В музее они провели весь день, и в результате дотошных расспросов общительных сотрудников музея им стало многое известно из героической судьбы 95-й гвардейской.
Вскоре после непродолжительного переформирования в Икорце дивизия попала на один из самых трудных участков боевых действий Курского сражения, где в излучине реки Псёл находились знаменитые высоты 226,6 и 237,6, имевшие особое стратегическое значение.
Со стороны противника наступление осуществлял 2-й танковый корпус СС, в состав которого входили отборные танковые дивизии «Мёртвая голова», «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «Рейх».
10 июля 1943 года является днём начала Прохоровского сражения. Это сражение вошло в историю под собственным именем, хотя является частью большого сражения на Курской дуге. Оно характеризовалось особой напряжённостью, частым изменением хода событий в пользу одной или другой воюющей стороны, большим разнообразием боевых действий. На одних направлениях велись наступательные и встречные бои, на других – оборона и наступление.
Волей-неволей деду пришлось много увидеть и пережить, и он при желании мог бы рассказать много интересного, но он предпочитал не распространяться.
А после Курской дуги 95-я гвардейская стрелковая Полтавская ордена Ленина Краснознамённая орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия освобождала Левобережную Украину, Силезию и Чехословакию, участвовала в Кировоградской, Уманско-Ботошанской, Львовско-Сандомирской, Нижнесилезской, Верхнесилезской и Пражской операциях.
В августе 1993 года, в 50-летний юбилей Курской битвы, мне тоже удалось побывать в Прохоровке в составе правительственной делегации, которую возглавлял Олег Николаевич Сосковец, бывший в то время первым зампредсовмина России. Делегация числом около сотни человек направлялась для участия во всенародных торжествах, посвященных одной из славных побед отечественного оружия, и состояла в основном из представителей науки и искусства, общественных деятелей, а также руководителей некоторых министерств, преимущественно экономического направления. Я один представлял весь Госплан СССР (руководители более высокого ранга, видимо, от мероприятия отвертелись).