Стратеги переглянулись. Каждый из них явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Бросьте, Ред, – сказал Стерн. – Не стоит об этом толковать.
– Нет, стоит, Дэн. При принятии решения эта сторона дела обязательно должна учитываться. Нам всем она известна, но мы не хотим о ней упоминать. Так сколько мне еще отведено? Три месяца, от силы четыре? Ведь и своим появлением среди вас я целиком обязан данному обстоятельству.
– Вряд ли это послужило единственной причиной, – мягко заметил Даусон.
– Данный фактор никак нельзя было проигнорировать при подборе кандидатур. Ведь у вас были неограниченные возможности подыскать на это место оперативного работника с большей продолжительность жизни? – Огилви повернулся в сторону Миллера. – Наш доктор это наверняка знает. Не так ли, док?
– Я не являюсь вашим лечащим врачом, Ред, – спокойно ответил психиатр.
– А это вовсе не обязательно. Вам приходится читать медицинские заключения. Недель через пять появятся боли. Они будут усиливаться… Я, конечно, ничего не почувствую, потому что к тому времени буду лежать в больничной палате. Инъекции способны контролировать боль в наше время. Фальшиво-бодрые голоса вокруг станут утверждать, что дело идет на поправку. Затем наступит период, когда я перестану видеть и слышать, и моим друзьям уже не надо будет что-либо произносить. – Бывший оперативник откинулся на спинку стула и перевел взгляд на Стерна. – Таким образом, создалась ситуация, которую наш просвещенный юрист мог бы охарактеризовать как «совпадение благоприятных обстоятельств». Все говорит за то, что русские меня не тронут. А если бы даже Москва попыталась, я ничего не теряю, а Лубянка ничего не получит. Будь я проклят, если вы не понимаете это лучше меня. Я единственный способен вытащить Хейвелока из норы достаточно далеко, чтобы его можно было схватить.
Стерн, не отрывая взгляда от рыжеволосого человека, обреченного на близкую смерть, сказал:
– Вы весьма убедительны, Ред.
– Я не только убедителен, но и полностью прав. – Огилви неожиданно резко отодвинул стул и поднялся на ноги. – Настолько прав, что немедленно отправлюсь домой упаковать вещи и ловить такси до военно-воздушной базы Эндрюс. Поместите меня на военный самолет, нет никакой необходимости извещать всех о моем присутствии на коммерческом трансатлантическом лайнере. Индюкам из КГБ известны все мои паспорта, все прикрытия, которые мне когда-либо приходилось использовать. Сейчас у нас нет времени на то, чтобы изобретать нечто новенькое. Организуйте мне полет через Брюссель на нашу базу в Паломбара. Затем шлите телеграмму Бейлору, чтобы он меня ждал… называйте меня Апачи.
– Апачи? – переспросил Даусон.
– Отличные следопыты.
– Допустим, вы встречаетесь с Хейвелоком, – произнес медик. – Что вы ему скажете?
– Немного. Он мой, как только окажется на расстоянии вытянутой руки.
– Хейвелок – многоопытный человек, Ред, – сказал Стерн, внимательно изучая выражение лица Огилви. – Может быть, у него с головой и не все в порядке, но парень он крутой.
– Прихвачу с собой кое-какое оборудование, – ответил обреченный на смерть, направляясь к выходу. – Я тоже личность многоопытная, что отчасти и объясняет мою трусость. И даже близко не подойду к месту, из которого нельзя выбраться. – Огилви, не произнеся больше ни слова, открыл дверь и вышел. Это был быстрый, легкий уход. Стук закрываемой двери прозвучал как заключительный аккорд.
– Мы его больше никогда не увидим, – сказал Миллер.
– Знаю, – ответил Стерн. – Так же как и он нас.
– Как вы думаете, удастся ему добраться до Хейвелока? – спросил Даусон.
– Уверен, – ответил Стерн. – Он его захватит, передаст в руки Бейлору и парочке медиков, которые работают на нас в Риме, и после этого исчезнет. Ред нам ясно дал понять, что не желает слышать фальшивые утешения в больнице. Наш коллега изберет свой собственный путь.
– Он заслужил право на это.
– Я тоже так думаю, – не совсем уверенно произнес юрист, поворачиваясь к Стерну. – Как мог сказать Ред – «не сочтите мои слова проявлением неуважения»; я молю Господа, чтобы дело с Хейвелоком закончилось должным образом. Его просто необходимо обезвредить. В противном случае к нам начнут привязываться правительства по всей Европе, подогревая страсти у фанатиков самых разнообразных направлений. Посольства превратятся в пепел, будут захвачены заложники и разгромлены наши разведывательные структуры. Мы потеряем массу времени, и – давайте не будем себя обманывать – погибнет множество людей. И все это по милости одного-единственного человека, утратившего равновесие. Нечто подобное мне уже приходилось видеть собственными глазами, причем по поводам, куда менее значительным, чем в случае с Хейвелоком.
– Именно поэтому я и уверен, что Огилви удастся доставить его сюда, – сказал Стерн. – Хотя я тружусь и не в той области, что Пол, все же могу представить себе, что творится в душе у Реда. Он чувствует себя глубоко оскорбленным. На его глазах умирали друзья. Погибали в разных местах, от Африки до Стамбула, и он ничем не мог им помочь в силу своего нелегального положения. От Огилви из-за его работы ушла жена, забрав троих детей. Вот уже пять лет он не видит своих ребятишек. Он остался один на один со своей болезнью и обречен на близкую смерть. И все же он не тронулся умом и задался вопросом: имел ли на это право Хейвелок? За что ему такая привилегия? Наш Апачи отправился на свою последнюю охоту, чтобы поставить последний в своей жизни капкан. Охотник в ярости, и потому охота сулит удачу.
– И еще, – сказал психиатр. – У него ничего больше нет. Это последняя попытка оправдать все.
– Что именно? – спросил юрист.
– Всю боль, – ответил Миллер. – Боль, которую пришлось перенести и ему, и Хейвелоку. Поймите, в свое время он преклонялся перед ней и до сих пор не в силах этого забыть.
Глава 8
Реактивный самолет нырнул с небес вниз на расстоянии сорока миль к северу от аэродрома Паломбара Сабина. Он держал путь из Брюсселя, старательно избегая обычных маршрутов как гражданской, так и военной авиации. Альпы он пересек в их восточной части. Полет проходил на такой высоте, а спуск совершался так быстро, что шансы быть замеченным практически сводились к нулю. О возможном сигнале на радарах системы противовоздушной обороны достигли предварительной договоренности – его появление и исчезновение не должны были сопровождаться никакими комментариями и уж тем более – привести к расследованию. Приземлившись в Паломбаре, он доставит в Италию человека, тайно поднявшегося на борт в Брюсселе в три часа утра по местному времени. Все называли мужчину Апачи – нормального человеческого имени у него просто не было. Как и многие, подобные ему, этот человек не мог подвергаться риску, проходя формальности у стоек иммиграционных служб или на пограничных пропускных пунктах. Внешность и имя можно изменить, однако упомянутые места находились под постоянным наблюдением людей, которые знали, что искать, и, увы, часто добивались успеха. Ум этих людей был натренирован и представлял собой огромный банк данных.
Пилот уменьшил тягу двигателей – он получил подготовку, сажая машины на палубу авианосца, и повел самолет над лесом по пологой глиссанде в направлении аэродрома. Темная посадочная полоса в милю длиной была прорублена в лесном массиве, ремонтные ангары и башня пункта управления находились несколько в стороне. Они были хорошо замаскированы и почти сливались с ландшафтом. Самолет коснулся края полосы; маленькую кабину заполнил рев реверсов. Пилот повернулся в кресле и, стараясь перекрыть шум, почти прокричал, обращаясь к сидевшему позади рыжеволосому человеку средних лет:
– Мы на месте, индеец. Можете забирать свои лук и стрелы.
– Какой остроумный юноша, – произнес Огилви, расстегивая ремни, охватывавшие его грудь. Взглянув на часы, он спросил: – Который здесь час? Я все еще живу по вашингтонскому времени.