И тут у него словно контактное реле в мозгу сработало: ему вдруг настоятельно захотелось оказаться на даче, где сейчас должен был находиться и тот его товарищ детских лет, рассказавший когда-то историю про столовую и котлы. Не давая себе времени на раздумывания, на волне этого острого желания, он побросал кое-какие вещи в пакет, достал из-за дивана бутылку клюквянки, взял ключи от машины и покинул свою квартиру, так негостеприимно встретившую его сегодня.
Он выехал из сверкающих неоном и огнями витрин каньонов города на обновлённый и расширенный за лето Выборгский тракт, когда большая стрелка на его часах начала отсчитывать 21-ый час текущих суток. И чем дальше отъезжал от города, тем спокойней становилось у него на душе. Эта дорога, особенно ночью, особенно в одиночку и на машине, а не на пригородном автобусе, всегда завораживала его. Он не знал, но состояние, обретаемое им во время этого пути, было схоже с тем, какое достигается на начальных стадиях пранаяма-йоги - дыхательной медитативной практики. Он просто ехал по трассе, ограждаемой с обеих сторон лесом, который ночью воспринимался, как нечто цельное, как одна бесконечная каменная стена, и всевозможные мысли текли проточным потоком через его сознание...
«Город... Город затягивает, гипнотизирует, затуманивает память, заставляя забыть прошлое, заставляя поверить в то, что кроме него, города, ничего более не существует. Но стоит покинуть его, - вот как сейчас, например, - и уже сам город кажется миражом, неким сумбурным и ярким сном».
Ему вспомнилось, как определял город его друг, к которому он сейчас ехал: «Колыбель цивилизации, превращающаяся в её фамильный склеп, в саркофаг духа человеческого». Он улыбнулся и пробормотал: «Чёртов мистик!»
По радио зазвучала песня Rammstein’а «Du hast» и звуки немецкой речи моментально вызвали у него ряд «видеокадров» со штампом Третьего рейха.
«А интересно было бы побеседовать с Гитлером, не правда ли? Узнать, чем он руководствовался, как мыслил, что чувствовал. Или со Сталиным, или с Лениным. Почему они могли распоряжаться судьбами миллионов, причём в ущерб последним, - и это еще мягко сказано! - и при этом жить. Нормально или ненормально они жили это уже другой вопрос, НО ОНИ ЖИЛИ. Дышали, тужились в сортире, храпели во сне, наслаждались лаской женщин..». Тут он представил себе вождя мирового пролетариата в неглиже, пытающимся слиться в любовном экстазе с Надеждой Константиновной, и ему стало смешно и противно одновременно.
Так думал он о всякой всячине, но к моменту съезда с шоссе на 38-ом километре, спонтанный поток мыслей через его сознание иссякал, сменяясь какой-то мерцающей пустотой. И он слегка сожалел, что надо сворачивать с трассы, потому что ему хотелось ехать вот так дальше и дальше, проникая всё глубже в эту мерцающую пустоту, в эту отрешённость от всего на свете...
Дорога через садоводства была на удивление хорошая. «Видимо каким-то грейдером расчищали, - отметил он про себя. - Но кому это понадобилось? А! - осенила его в следующий миг догадка. - Должно быть это подсуетились те, кто отгрохал трёхэтажный домино у оврага. Но неужели они и зимой здесь живут?!» Он, в отличие от своего друга, к которому он ехал, и несмотря на своё глубокое чувство привязанности к этим местам, где прошло их общее детство, был сугубо городским человеком и не представлял себе жизни вне мегаполиса. Да, порой он уставал от городской суеты и тогда с удовольствием ехал на дачу, но жить здесь постоянно - нет, это был не его удел.
Нужный ему дом стоял на краю садоводства, и подъехать к нему вплотную он не смог, так как дорога туда не была расчищена. Заглушив мотор и включив сигнализацию, он прошёл последние сто метров пешком, по щиколотку проваливаясь в снег. «Интересно, этот старый крот уже спит или... - Тут его обожгло холодом предположения: - Или он вообще свалил отсюда? Его телефон «находится вне зоны обслуживания», а значит он, по идее, должен быть здесь, но ведь за него не берись...» Но увидев дым, идущий из трубы, у него отлегло от сердца. «Нет, здесь. Спит, раз света в окнах не горит».