Одна половинка его сердца всегда твёрдо стояла на своём, говоря, что он правильно поступил, не сделав во время оно шага ей навстречу - устоял перед возможность дать себе и ей шанс влюбиться друг в друга, а другая половинка всегда корила его за это. «Господи! Ну в самом деле, что я мог ей дать?! - защищался он от этих немых укоров своего сердца. - У меня же за душой ни кола, ни двора, одно сплошное пепелище!» «При чём здесь твоё прошлое? - тихо говорило ему на это сердце. - Ты мог дать ей самое главное - любовь». «Любовь! - с сарказмом восклицал он. - Упаси её Боже от моей любви! Одной вон я уже дал, и что? Век теперь за то буду каяться». «А ты уверен, - вкрадчиво спрашивало его сердце, - что это была любовь?». Он вздыхал, в тысячный раз окидывал взглядом всю прожитую жизнь и, печально покачивая головой, отвечал: «Может быть и нет... Может быть...». И тогда ветра горечи, боли и досады, дующие из минувшего, утихали. «Любовь... Да, это действительно самое драгоценное, что есть в подлунном мире, но, пойми ты меня, родное! У меня такое предчувствие, что нельзя мне в неё влюбляться, потому что...» «Ты уже в неё влюбился», - перебивало его сердце. «Хорошо! - горячо соглашался он. - Пусть так, но она-то ещё нет. А если бы я тогда, по зиме, не исчез из её жизни, то...». «Чего ты боишься?» - вновь перебивало его сердце. «Я боюсь причинить ей боль...» «Ей или себе?» «Если бы я боялся причинить боль себе, я бы не выбрал это своё нынешнее добровольное одиночество, я бы сказал ей прямо, что... что...» «Ну, - с лукавой улыбкой подтолкнуло его сердце, - и что бы ты ей сказал?» С его языка уже готово было сорваться: «Что люблю её!» - но в этот момент он резко оборвал свои откровения, взорвался вдруг защитным гневом: «Хватит меня провоцировать! В конце концов, мы же с тобой решили, что я не тот человек, который ей нужен, и зачем ты мучаешь меня, в очередной раз подвергая этот вывод сомнению?» Сердце обиделось и отвернулось, а он, выругав сам себя за то, что забылся и позволил себе заглянуть столь глубоко в своё «Я», поднялся с завалинки и решительно направился на не перекопанную до конца площадку под картошку.
«Всё! Забудь!» - жёстко приказывал он сам себе, точно гвозди в душу заколачивал. Стискивая ладонями черенок лопаты так, что пальцы белели от напряжения, он переворачивал пласты чернозёма, разбивая особо крупные комья, словно рубил шашкой заклятых врагов, а память ему огнём жгли слова друга, произнесённые им, когда он просил его передать Би своё письмо и рассказ: «Ну вот! Встретились два человека с разных планет!».
А боги смотрели на него с небес, и он казался им смешной заводной игрушкой, в которой севшую батарейку заменили новой energizer.
А когда солнце закатилось за макушки деревьев и в воздухе запахло ночной свежестью, когда спину уже давно ломило и руки налились усталостью, он победил в начавшемся после обеда сражении с самим собой - никаких чувств в голове не осталось, кроме чувства усталости. Тогда он оглядел сделанное за день и испытал удовлетворение, убрал лопату в сарай и пошёл за огород к полю. «Эх! Коня бы сейчас! - со светлой тоской воскликнул он про себя, глядя на залитые жёлто-оранжевым светом полевые просторы. - Да понестись во весь опор прямиком в закат!»
Солнце село. Воздух сделался сырым и прохладным. Ночь была уже не рядом, но вокруг, а в небе горела уже не одна Венера, но великое множество настоящих звёзд.
Он сидел на стуле посреди сада и пил чай. По правую от него руку и чуть сзади стоял на земле самовар и мешок из-под сахара, наполовину заполненный шишками, коими он топил старорусский «чайник». Он пил чай и дышал ночью, наслаждался запахами весны, которая была ещё молода и потому будоражила кровь, пьянила разум, душу лишь слегка, как шампанское, а не как вино. Мыслей в голове у него по-прежнему не было, разве что только: «Красота!». Мысли придут к нему позже, когда он уляжется спать под приземистую яблоньку с шатроподобной кроной. Мысли о том, что дом, при взгляде на него из ночи, с этого места, кажется живым. Живым не в том смысле, что у него сейчас появятся куриные ножки и он убежит, а в том, что все вещи в нём - печька-буржуйка, мебель, люстра, картины на стенах, книги - имеют сознание, и говорят про меж собой. Мысли о том... Разные, в общем, мысли. И если ему повезёт - только это вряд ли - то та единственная, которая он не хотел бы, чтобы приходила, не явится к нему в эту волшебную ночь ранней весны. Это мысль о том, что он один, что рядом нет любимой и любящей женщины. Мысль эта была его давняя знакомая и он успел попривыкнуть к ней, но в такую ночь явись она (эта мысль) вдруг, то была бы мучительна, как в первый раз, когда он понял, почувствовал, что его ожидает, какая судьба.