- Что ты так на меня смотришь? - с улыбкой спросила она его.
- Делаю фотографию на память, - отшутился он, думая одновременно с тем, что в каждой шутке есть доля правды, и, опасаясь того, что она эту долю почувствует, сразу же попросил: - Погадай мне ещё раз на картах.
- Да ведь ещё месяца не прошло, как я тебе гадала, - удивилась она. - Ничего нового там не будет.
- Ну а вдруг? - не унимался он.
- Нет, нельзя так часто карты спрашивать. Да и как-то я сейчас не в том состоянием души. Как-нибудь в другой раз.
«Другого раза не будет, милая», - произнёс он про себя, а вслух сказал:
- Ну ладно, тогда я, наверно, пойду. Скоро семь, сейчас маршрутки начнут подъезжать.
- Да, - согласилась она, потягиваясь, - сейчас у меня начнётся утренний час пик. Карты не забудь.
- Пусть у тебя останутся. Это будет твоя гадательная колода.
Час пробил. Он обнял её, с силой прижал к себе, уткнулся лицом в тёплую шею, вдыхая запах её кожи, потом поцеловал жадно, жарко и отстранился. Она улыбалась, и в глазах её мерцали искорки. Ему хотелось целовать её ещё и ещё, но он пересилил себя и, открыв входную дверь, шагнул за порог.
Обойдя здание заправки, он отомкнул свой велосипед, который приковывал на ночь к шпилю молниеотвода, и подъехал на нём к кассовому окошку АЗС. Она уже стояла напротив с той стороны, опираясь обеими руками на подоконник, и по-прежнему улыбалась. Тогда он достал заранее упакованную в подарочную бумагу маленькую картину, писанную маслом, и положил её в выдвижной лоток для денег. Затем приложил пальцы к губам, а потом к стеклу, отделяющему его от неё. Тихо сказал: «Прощай», - зная, что она его не услышит, и сорвался с места.
Небо на востоке уже наливалось розовым сиянием. Сделав круг по бензоколоночной площадке, он остановился в самом её центре, метрах в пятидесяти перед одноэтажным зданием, где он провёл эту ночь, и секунд десять стоял не шелохнувшись, глядя на непрозрачные с такого расстояния стёкла, за которыми она, быть может, уже распечатала его подарок и прочла надпись с обратной стороны картины:
«Вдвоём, или своим путём,
И как зовут, и что потом.
Мы не спросили ни о чём,
И не клянёмся, что до гроба...
Мы любим.
Просто любим оба».
Он не знал, смотрит она сейчас на него или нет, но надеялся, что смотрит: он хотел, чтобы она запомнила его вот таким как сейчас, стоящим ранним утром на пустой площадке её бензозаправочной станции в лучах восходящего за его спиной солнца.
Сзади послышался шорох шин, и он пустил своего «коня» в карьер.
Он нёсся по безлюдной прямой улице к центру города, выжимая из своей двухколёсной машины всё что можно, словно думая убежать от той боли, которая захлёстывала его, как волны прилива морской берег. Но от себя не убежишь, и на душе у него с каждой секундой становилось всё хуже и хуже. Не желала душа мириться с тем, что он больше никогда её не увидит, что он должен уехать. А когда подкатил он к своему дому, когда глянул в плавильню восхода, рванулась душа его назад, потекла из глаз солёной водой, и он не препятствовал тому, да и не было у него на то сил.
«Больно». И его ангел-хранитель, в муке от того, что ничем не может ему помочь, восклицал в ответ: «Но послушай! Ведь даже если ты вопреки всему останешься с ней, то пройдёт семь лет и что будет тогда?! Тебе 33, ей - 40. И что? Что?!» «Всё равно больно». «У неё сын, которого ты не готов воспринять как своего собственного, а у тебя дочь. И пусть ты не будешь видеть её каждый день, пусть ты не будешь ей полноценным отцом, но если ты останешься здесь, то ты не будешь ей вообще никаким отцом!». «Больно». И ангел-хранитель, не находя больше слов утешения, просто обнял его со спины, прикрыл своими крыльями, точно неразумного птенца, и он словно бы почувствовал это, просветлел глазами, затуманенными душевной болью: «Господи! Сделай так, чтобы у неё всё было хорошо! И прости меня, Господи, за мою любовь к ней!» Так взмолился он в утренние небеса, и ангел-хранитель понёс его мольбу к престолу Всевышнего.
А он поднялся к себе в квартиру с голыми стенами, ибо все вещи были вчера отправлены контейнером в Ленинград, и тут вспомнилось ему, как порой плакала его жена, плакала из-за него, из-за вольных и невольных обид, которые он причинял ей. И вновь скрутило ему душу. Со стоном сполз он по стене на пол и придушено, некрасиво зарыдал. Он не был злым человеком, но в тот момент как никогда ясно осознал, что для того, чтобы не причинять боль другим людям, этого не достаточно.