В 9 утра он покинул квартиру, где прожил ровно пять лет, навсегда.
Небо, безоблачное на рассвете, было теперь затянуто низкими тучами, временами сеявшими мелкий дождь. «Уезжать в дождь - хорошая примета, - вспомнилось ему на вокзале. - Однако если такая погода будет стоять весь день, то мне придётся не сладко». Погодные условия были важны для него потому, что возвращался он в Ленинград не как обычно через Москву, а намеревался проехать на электричках в самый центр Смоленской области, потом подняться на велосипеде на север в Тверскую область, преодолев около 120 километров, до деревни, где жила его бабка по матери, погостить у неё с неделю, - а то уж сколько лет не был, - и уже оттуда ехать на поезде в Питер.
В Вязьме, где у него была первая пересадка, по-прежнему было пасмурно. До электрички на Смоленск оставался час и он, переходя на нужную ему платформу, закурил, стоя на виадуке, откуда открывалась хорошая перспектива на южную окраину города. Он смотрел на гигантские отвалы песка вдали, на жилые массивы, на заводские трубы и мир казался ему таким пустым! Бездушным. Не жестоким, а именно бездушным, точно живое сердце в нём заменили искусственным.
Усилившийся ветер принёс с собой дождь-изморозь. Он накинул на голову капюшон и, ежась и пряча уголёк сигареты в ладони, подумал, что «природа в унисоне с его душой».
Подали под посадку электричку на Смоленск. Он вошёл в пустой вагон, пристроил к стене велосипед и сел у окна, привалившись к нему виском.
«Больно. Пройдёт, я знаю. Всегда проходило. Но знание это - слабое болеутоляющее». И вновь перед его глазами встал образ той, от которой его отделяло уже пол сотни вёрст. «Но ведь ты знал, что будет больно, - мысленно обращался он сам к себе. - Так чего же ты тогда?» И сам же себе отвечал: «Знал, знал. И если вернуть всё назад, в тот первый вечер, когда мы встретились, и в последующий за тем день, когда я нашёл место её работы, то я ничего бы не стал менять, потому что... потому что боль эта - обязательная плата за самое драгоценное в мире. Не знаю, может у кого бывает по-другому, но у меня всегда было так, что я терял, терял и ещё раз терял.
По-другому... Чу! Да конечно бывает! Ведь не всякая любовь, если она незаконная или идущая вразрез с общественным мнением, должна заканчиваться этой болью. Да взять, к примеру, Булгакова с его уже третьей женой, с той, с которой он писал Маргариту. У обоих были семьи (и не на гранях развода, а абсолютно здоровые), дети, и оба сопротивлялись этому чувству, которое «выскочило перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразило сразу обоих», однако волею богов они всё-таки воссоединились. Правда... он умер гораздо раньше её, а стало быть, ей пришлось заплатить двойную цену за их совместное счастье: и за себя, и за него, но ведь то смерть, а она не подвластна человеку».
Так ехал он в пустом вагоне электрички, проваливаясь то в дрёму, то в мысли о той, с кем простился на рассвете, то в рассуждения о мимолётности земного счастья, и не замечал, как по мере его удаления на запад, солнышко всё чаще выглядывало из-за туч. Лишь в Ярцево, где он сошёл с электропоезда и пересел на велосипед, он с удивлением и радостью заметил, что небо над ним стало совсем чистым.
Конечного пункта своего назначения он достиг ровно в семь вечера, после девяти часов безостановочной езды. Физическая усталость стала сказываться лишь на последних километрах, а вот пятая точка опоры «сломалась» гораздо раньше и уже часов в пять начала протестовать против соприкосновения с узким велосипедным сиденьем.
«Всё-таки я сделал это!» - с чувством глубокого удовлетворения воскликнул он про себя, подъезжая к дому бабы Мани. Мать, отец, вообще все, кто знал о его намерении ехать в Ленинград не через Москву, а через деревню, сказали, что он сумасшедший и пытались отговаривать его от этой затеи. Но он давно хотел это сделать и не видел в том ничего невозможного. И вот теперь он это сделал. Девять часов в седле! Девять часов безостановочного движения по пустым и неведомым дорогам северной части Смоленской области, то вверх, то вниз долгими и крутыми подъёмами и спусками, по краям редких провинциальных городков, мимо вымирающих деревень с чёрными вросшими в землю хатами, а всё больше средь глухих полей и лесов. Это были славные девять часов! Просторы Смоленщины и Тверские леса впитали в себя ту боль, которую излучало его сердце, а бесконечно текущая под колёса река-дорога вымыла из его головы все мысли, сделав разум одним сплошным зеркалом, отражавшим окружающий мир.