Но щелкнет ветка, застонут опершиеся друг на друга сестрички сосны, и горло миллиметр за миллиметром давит страх. Ужас пред нагостью человеческого, в чужом, заброшенном Богом краю, где ты в лучшем случае робкий, незваный гость.
Остатки полуразрушенного, ползущего вдаль дома. Треснутые стены, редкие росчерки перекрытия, ребристые завалы в них. Дом наполовину врыт в землю и лишен кровли. Вокруг него веером разбросаны осколки кирпича. Это их потом уложат в лотки ровными штабелями. Изнутри подымается слабый дым. Так вот откуда берется въедливый, приторный запах гари.
Луре удалось взобраться наверх стены. Она еще теплая, почти горячая. Здесь стало трудно дышать. Двуокись слезила глаза, колола в легких. Внизу, прямо под горе - путешественником, горела разбуженная взрывом Земля. Время от времени она вздымалось и захватывала новые порции кислорода. Казалось Земля дышала или билась в агонии. Рваные полосы красной окалины наползали друг на друга, кололись, сыпались. Словно больной, мечущийся в жаркой постели.
Голова закружилась, но упал Луря не туда, а снаружи. Сразу поднялся и побежал прочь, боясь задохнуться.
Вдруг, не вдалеке послышалась пьяная матерная песня. На изможденной следами от гусенечных траков опушке, здоровенный, небритый мужик безуспешно пытался забраться в кузов вездехода. Различив пацана в двух метрах от собственной персоны, он прекратил тяжкое занятие и удивленно уставился на новоявленное чудо.
- Это как б...? Ни хрена себе. Это ты тут чего? Вот же б...! Мы тут б...! - заржал верзила, - а он тут.
Он весь, будто хороший вибростанок трясся от смеха, не забывая загибать на все лады и во всю каретную.
- Лупоглазик вшивый, ты чего тут п...!? Тут счас жарко будет.
- Как это жарко?
- А так, что глазки из жопы повылезут.
Рядом, метрах в тридцати от святой двоицы, уютно расположился склад, наполовину вросший в землю. Как видно его построили в стародавние времена. Крыша напрочь заросла травой и кустами. Массивная дверь в строение наискось перекрывала стальная стяжка. Жирная запятая огромного, амбарного замка напоминала жука - навозника.
Стены сооружения немыслимой длинной врастали в тайгу. Кирпичики подогнаны один к одному, красные, ядреные. Неторопливо ложили, с толком, с расстановкой. У швов величина выведена до миллиметра. Кто строил его? Наотмашь перечеркнув каменной стяжкой безбрежный, хвойный океан. Чье наследство мы тратим? Неважно. Но кирпича здесь, действительно на десятилетия.
- Пошли б...
- Куда? - не понял студентик.
Сделав шаг вперед, верзила схватил Лурю за шкурку и как гнилое бревно закинул прямо в кузов. Тут оказалось темно и душно, воняло спиртовым перегаром. Что-то общее, многорукое и многоногое лениво копошилось, обустраивалось перед дальней дорогой.
Тряслись битый час. Быстро смеркалось. Подтентовую духоту то и дело разбавляли струи воздуха из сырой, прохладой ночи в лесу. Неожиданно машина остановилась. Некоторые из Луриных новых спутников заинтересовано подняли головы.
- Щас ухнет, - сказал кто-то. И это оказалось правдой. Сначала они увидели отсвет вспышки в полнеба. Затем запрыгал вездеход. И только потом дало по ушам так, что из носу брызнули слезы. Прошло несколько минут, прежде чем Луря мог хоть что-то слышать.
- Во, будет вам кирпичиков, - как из ведра донесло до него, - во пособирают. А надобно, дык ухнем скоко надобно. Склад чай не казенный, через тайгу тянется.
- Поехали водовку гуливанить. Жми шопер, жми.
Будни волшебства
Зеркало - окно в иное пространство, так и не ставшее дверью. Как тесно мы связаны с тем, что за твоей чертой. А за чертой Луря видел молодого, респектабельного сусла со слащавой и слегка нахальной физиономией.
Но нет, не пришло время похмелья после буйной гулянки. Просто, он себе так противен. Быстрее прочего в человека входит фальшь. Только что Луря видел, как декан бил благоверную. Жестоко, ногами навзрыд, вой и пьяные причитания. А Луря прошел мимо, не вмешиваясь не в свое дело. И теперь его тошнило.
Восторг перед новой ролью ученика, последовательно сменили сначала разочарование, затем равнодушие, а теперь и брезгливость. Пришло время, он стал чувствовать себя полу зрителем, полу статистом на глупом, но иногда забавном провинциальном спектакле. Но иногда забавном...
Нелепые, чуждые видения редко, но достаточно регулярно посещали Лурины сны. Вначале он связывал их с попытками расколоть его на предмет маслица. Но нахрапные жучилы остались за толстыми, солидными дверьми Высшей школы. Прочие же, мелким клептоманством не страдали, а сны возвращались.
Иногда ему казалось, что и остальная масса беспамятных ночных провалов, до краев забита неизведанной, копошащейся жизнью. Да вот не помнилось ничего. Может неинтересно и там, в той стороне. Так же буднично.
А ведь уходили годы. Вместе с нами стареет наш мир, даже мечты блекнут и съеживаются в морщины. Бляшка магистра, сверкающая не таким далеким блеском, чем ближе тем изрядно поизшарканней. Оглянись, что дальше. Оглянись, что в прошлом.
- Я сказал молчать!
Слушатели стояли и ухмылялись.
- Но ты боров трехлетка, я тебе на экзаменах кг. сала спущу. Вы меня запомните, маменькины деточки. Я вхожу, студенты встают, здороваются с преподавателем. Вам бы мое детство, протиратели семейных подштанников.
Препод был невысокого роста - законник. Бывшая ищейка, с непростой судьбой, неудовлетворенным самолюбием. Птица важности не великой, но кичливая. До ястреба не дотягивал, крылья пообрезали. Вороной слыть не желал.
- Да вам же карманы обчистят, остолопы. Но ты клуша толстозадая, где твои часы?