И даже в ее сознании, миг прощания отдалялся. Он как-то поблек, почти стерся. Исчезли детали, и осталось одно - атмосфера - эфемерная, почти нереальная. Да только боль не отпускала сердце.
Осень, глаза ее бездонно глубоки, руки чисты. Они омыты дождями из пустоты. И река покрылась золотыми корабликами опавших листьев. Маленькие странники спешат навстречу с седыми и суровыми, зимними ветрами.
В эту пору, осень бывает тихой и чистой. Она щадит безмятежно синее небо. Она лишь усталость ушедшего лета. Но снег приходит всегда, даже если в мечтах твоих, тебе удается оставаться на берегу.
Будет ли весна? Тогда никто не помнил яркого, звонкого слова. И подсказать его совершенно некому. И она решилась жить на том, далеком берегу отгоревшего счастья. Ей не хотелось терять то немногое, что осталось. А он не мог вернуться сюда, ибо так текут воды времени.
Приближалась весна. На студентов - выпускников все меньше обращали внимание. Все реже собирали на лекции. Все больше времени проводили в лабораториях те из них, кто претендовал осесть в стенах Высшей школы, чтобы поучать новичков - первокашников.
Большинство из старшаков пристраивалось на стороне, а некоторые опять отдавали бразды судьбы в надежные, клановые руки родственников. Лопатой махать, да на коленках ползать, вроде никому не грозило. Но чтобы в ус не дуть, плясать еще долго. Приспосабливаться, вживаться в тесно слитые коллективы, искать уютное местечко, куда не заглядывают бури и грозы.
В общем, жизнь впереди, но уровень немного выше. А перед гулькиным носом маячит прощальный, выпускной штрих. И кто знает, не выйдет ли он боком?
Сами Преподы умолкали перед Экзаменом. Они обретали много?значительность и отчужденность. Как видно, здесь не обойдется без истинного Волшебства и прочих неприятностей.
Как-же, как-же. Сама Секретная Кафедра ответственна за священнодействие. К ней и на пушечный выстрел никого не подпускают. Да только, слухами земля полнится. Говорят, образов приворотных целая тьма, и в каждом балл проставляют. Говорят, что у некоторых, от перегрузок крыша ехала. Экзамен - целое путешествие, и не из самых приятных. Кому приятно, когда под микроскопом в твоих внутренностях на вшивость копаются? Говорят (что самое страшное), блата никакого, но в это, уж точно не поверить.
Экзамен начнется, для самого школяра, весьма неожиданно. Ибо только неожиданность расставит точки над "i", прочистит кишки, почки и ящички. Он начнется сразу над многими, ибо только тебе выбирать - кто ты?
Экзамен
Восхождение
Для того чтобы выделить из общего потока суеты собственное "я", необходимо одиночество. Поговори с самим собой, и ты поймешь, сколько осталось в тебе тебя.
Я давно не был одинок. Мне улыбались знакомые и незнакомые лица. Чужие заботы отвлекали от редких минут раздумья. Мы так привыкаем находиться в поле зрения окружающих, что их взгляды становятся фоном существующей жизни. Словно потрескивание старой, привычной до заигранности пластинки, без него и сама песня кажется чужой.
И вот появляется желание, взглянуть на внутреннее действие со стороны. Подняться до небес необычайных, может даже понравиться самому себе.
Немного времени, чтобы выбраться из города. Серое, хорошо ухоженное шоссе. Сначала мелькают жилые дома, магазины, но рядом все больше зелени, чистоты. Тянутся заборы высокопоставленных над уровнем моря державных дач. Петлями ложатся повороты. И вот уже в двух метрах от дороги, перекатывает через камни веселые воды горная, хрустально-белая река.
Надсадно мычит требующий кислорода мотор. Лента дороги ползет вверх по ущелью. Она до предела сжата мощными, плотно сбитыми склонами предгорий. Подъем еще круче, пространство скручивается пружиной, горы владеют им целиком. Они впереди, они сзади, и только маленькая чаша земли, пригодной для человека.
Все. Здесь. Приехали, можно выходить. Картинки из жизни отдыхающих - Медео. Аляпово разодетый народец прямо с утра торопится в бары. Спортсмены конькобежцы спешат на высокогорный, искрящийся на южном солнце каток.
Я смотрю вниз, с объемного тела селезащитной плотины. Говорят, в ней около тысячи ступеней. Не знаю, не считал никогда. Для меня, она делит мир надвое. Там внизу, еще пыль и заговоренная суета города. Дальше - лишь сон неспешный, миг тысячелетию подобный.
Я шагал два часа, преодолевая подъем за подъемом. Природа менялась прямо на глазах. Я видел, как шепчет молитву о воде, истомленная солнечными ласками трава. Как на ветру теплом и мягком, колышутся березы. Как дремлют в прохладных сумерках, голубые, коронованные Тян-Шанские ели. Их огромные, мохнатые лапы привычны и к холоду, и к раннему снегу.
Два часа, много или мало, а ноги гудят. Вот и гостиница. Хорошо, когда в ней работают твои друзья, и нет необходимости заботиться о пристанище на ночь. Но прочим не до меня, и я уже почти один.
Ночь. Какое бездонно - черное, пустое небо. Холодно, я не закрываю окно, лучше поглубже зарыться в одеяло. Дождь неожиданно, дробными порывами барабанит по крыше. Я сплю, завтра не будет солнечным.
Мерно вертится трехметровый барабан колеса кресельного подъемника. Трос толщиной в человеческую руку. Резкий стук и щелчок, это еще одно пустое кресло ушло наверх. Там далеко - облачно. Густой туман комкает, свертывает пространство хлопьями.
У канатки тумана нет, снесен наверх. Вернее, есть его последыши в виде дождя, который холодными, мелкими каплями попадает за отворот старенькой штурмовки. Кто-то молча тянет руку, дабы разорвать штампованный листик купленного билета. Он не провожает меня взглядом, а смотрит себе под ноги. Ему все равно кто я, зачем я. Погода такая противная. Даже замерз.
На перевале хьюз и промозглость. Коричневые, вскрытые раны на разворошенной человеком земле. Недостроенные каменные домики с пустыми глазницами окон. Заброшенность... Клочки оберточной бумаги, ржавые останки консервных банок - чья-то наспех прошедшая трапеза. Все человеческое, как налет сора на омытом водой столе.