Она посмотрела на него, прежде чем продолжить свою спонтанную исповедь.
– Мне было так странно вдруг обнаружить, что я личность, с собственными мнениями и чувствами. Я готова была примириться со всем, кроме того, что разрушило нашу семейную жизнь. Его увлечение женщинами – иногда неделю или месяц, иногда – полчаса, не более.
– Ты бы все равно стала другой – изменял бы тебе Пит или хранил бы верность, – задумчиво сказал Ник. – Ты бы не была счастлива в бездействии.
– Может быть, но я зашла слишком далеко. Пит был против того, чтобы я поступила на работу и наняла кого-то заботиться о доме, а уж тем более чтобы я завела любовника. Он имел право рассчитывать на то, что я безропотно обещала ему при совершении брачного обряда, но сам не собирался выполнять клятв с первого дня женитьбы.
– Знаешь, Габи, мне кажется, ты и на любовника не очень-то обращала внимание. Он нужен был тебе как идея, как символ, а кто он сам по себе – дело второстепенное.
– Конечно, ты прав. Мне просто надо было доказать самой себе, что я тоже способна на измену. Я совершала столько поступков вопреки здравому смыслу, даже собиралась забеременеть от любовника.
– Зачем тебе это было нужно? – спросил Ник.
– Наверное, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась во мне.
– Что же такого ужасного в желании иметь ребенка?
– Что ужасного? – откликнулась она с безнадежностью, желая наконец объяснить то, что мучило ее эти годы. – Это страшный грех – пытаться с помощью ребенка заполнить пустоту в своем существовании. Стремление женщины к материнству – это закон природы.
– Кто это сказал?
– Это общеизвестно.
– А почему мужчина тоже хочет ребенка?
Она очень серьезно отнеслась к его вопросу и смолкла, подбирая нужные слова.
– Мужчины хотят повторить себя, обессмертить, хотя вряд ли просчитывают последствия. Но все-таки женщины больше отвечают за своих детей, чем отцы.
– Для независимой женщины ты придерживаешься старомодных взглядов, – мягко улыбнулся он. – Но Дину ты любишь по-настоящему?
Ее лицо исказила гримаса страха.
– Не знаю, – ответила Габриэла. – Мне кажется, что люблю, хотя кто может знать, что такое материнская любовь.
– Я думаю, что тебе пора перестать пережевывать эту жвачку и мучить себя понапрасну. Я не понимаю, в чем ты себя упрекаешь.
– В чем? – словно эхо повторила она, только шепотом. – Но почему я? – Она легко коснулась его рук. – Неужели ты не мог найти кого-нибудь получше? – повторила она. – Кого-нибудь без подобного багажа?
– Получше? И без багажа? – переспросил он, высвобождая руки. – Нет, лучше не было.
– Но ведь у тебя кто-нибудь сейчас есть? – спросила она робко.
– Есть, вернее, была. Пока я не отправился на похороны Пита и встретил там тебя.
Его признание было тем кусочком льда, который остудил жар, бушующий в Габриэле, и позволил привести в порядок свои чувства.
– И ты любил ее? – спросила она, пытаясь узнать хоть что-нибудь о своей невидимой сопернице, но тут же инстинкт подсказал ей, что настаивать на этом опасно.
– У меня были проблемы до встречи с тобой.
– Теперь мне стало гораздо спокойнее, – сказала Габриэла с облегчением. – Тогда и я не чувствую себя такой порочной. А ты мог бы, клянясь, что любишь меня, встречаться с кем-то еще?
– А тебе было бы от этого легче?
У Габриэлы на глаза навернулись слезы, и она даже не стала вытирать их.
– Да, – солгала она.
Подали десерт. Этот разговор разбередил все ее душевные раны. Уже было полдесятого, и в нью-йоркских ресторанах заканчивалось обеденное время, зал наполовину опустел.
– Может, мы все-таки придем к какому-нибудь соглашению? – Ник осмелился нарушить тишину, ставшую невыносимой. Но она уже пришла к решению и взяла дальнейшую инициативу на себя.
– Если Дина согласится, я бы хотела отвезти ее на побережье, чтобы она окончательно поправилась, потом в зависимости от ее решения я отвезу ее в колледж, чтобы она закончила учебный год, или возьму с собой в Париж.
Ей самой ее рассуждения казались логичными, хотя и чуть-чуть пространными.
Ник слушал ее молча и, казалось, со всем соглашался.
– Но это только мои предположения, – спохватилась Габриэла. – Дина может отказаться поехать со мной даже на побережье.
Ник без стеснения придвинулся к ней, потому что зал ресторана уже опустел, и крепко сжал ладонями ее лицо.
– Послушай, малышка, я купил твою историю целиком – с замужеством, с ребенком, с любовником… Ты была негодной женой, скверной матерью и, наверное, ужасной дочерью, и только Господь Бог знает, кем еще. Я во все это поверил, и меня твои эти страшные штучки из прошлого не пугают. Главное, чтобы ты от меня не бегала, а уж я от тебя никуда не убегу. Я сам выбрал свой жребий. Мне не нужна никакая другая женщина, кроме тебя.
Он не договорил, потому что Габриэла остановила движение его губ своими губами, припав к ним долгим поцелуем.
– Так что? Заключим какое-нибудь соглашение, Габи?
– Я люблю тебя, – прерывистым шепотом ответила она.
– Да?
– Да, и не собираюсь сегодня возвращаться в больницу, – начала Габриэла таким кротким голосом, что ее слова вызвали у Ника улыбку. – Я лучше отправлюсь в дом на побережье и соберу бумаги для Клер.
– Сейчас я расплачусь, и мы проведем ночь в Сэг-Харборе.
Габриэла кивнула, застигнутая врасплох его напористостью.
Снова Габриэла с удивлением смотрела на спящего рядом мужчину, прислушивалась к его ровному дыханию. Несмотря на их близость, он все равно казался ей незнакомцем. Она разглядывала черты его лица в слабом свете электронного будильника. Ей никак не удавалось уснуть – минуты складывались в часы. С фотографий, стоящих на туалетном столике, на нее смотрели разные лица – улыбающаяся Бони на пляже с мороженым в руке, респектабельные родители Ника – усатый отец и худенькая, серьезная мать. За рамку был засунут билет на концерт симфонической музыки двухнедельной давности. Ник умел хранить то, что имел. Габриэла с первой встречи отметила, что Ник относился к тем людям, чье появление сразу приковывает всеобщее внимание, где бы это ни произошло – в похоронном бюро или в кухне дома ее родителей. Мимо него нельзя было просто пройти и забыть, он надолго запечатлевался в памяти.
Удар молнии и раскаты грома бушующей за окном грозы заставили Габриэлу теснее прижаться к нему.
– Почему ты не спишь? – пробормотал спросонья Ник.
– Думаю, – шепотом ответила Габриэла, повернулась и поцеловала его в кончик носа.
– О чем? – Он сразу посерьезнел.
– О нас.
– Не надо, – взмолился он, с таким напряжением глядя на нее, что она, казалось, ощущала этот взгляд физически.
Глаза Габриэлы неожиданно наполнились слезами.
– Ник, – начала она, полная раскаяния, что разбудила его.
– Сейчас только половина седьмого, – запротестовал он.
– Ник! – Она снова и снова повторяла его имя, и это было уже похоже на истерику.
– Может быть, мне стоит немного встряхнуться, – сказал он медленно.
– Я люблю тебя. – Как просто было сказать эти слова сегодня утром. – Куда ты?
– Пойду приму душ и сварю кофе.
Габриэла уже не могла представить своей жизни без него и в то же время без своей работы. Но заставлять Ника бросать налаженное предприятие, перебираться в Париж и начинать там свой бизнес с нуля было невозможно. Да и на что он мог рассчитывать в Париже? Заключить контракт на реставрацию мансард в домах на набережных Сены? Даже если бы он пошел на это, Габриэла не приняла бы от него такой жертвы. Решиться бросить свою любимую работу и снова проводить целые дни в четырех стенах она тоже не могла.
Появление Ника, такого красивого, пахнущего свежестью, с капельками воды, блестевшими на широкой загорелой груди, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, сразу вытеснило из головы все ее трезвые рассуждения о будущем.