С каждым днем утрата отца все сильнее ощущалась ею. Эта потеря как бы заглушила все остальные мысли, которые не оставляли ее с момента выписки из больницы. То, что она выжила после аварии, перешагнула грань между жизнью и смертью, наполнило все ее существо удивительным чувством радости, она поняла, как прекрасно все, что ее окружает, – солнце, океан, песок, на котором отпечатались ее следы. Мать сидела поодаль на песке, читала книгу, рядом с ней стояла плетеная корзина с закусками. Дине не хотелось приближаться к ней, она боялась потерять только что обретенное чувство свободы.
Процедура похорон отца потускнела в ее памяти, исчез наконец из виду Джошуа. Она как бы родилась вновь. И вот рядом с нею самый близкий ей человек – ее мать. Дина нарочно, чтобы привлечь внимание матери, побежала навстречу волне, пенный гребень сбил ее с ног. Габриэла вскрикнула от страха и бросилась к дочери, увязая в песке, а она выскочила из воды, красивая и обновленная, как родившаяся из пены морской Афродита.
Они мирно прожили бок о бок три дня, болтали о всякой ерунде. Этим утром, когда мать предложила устроить пикник на берегу, Дина решила, что наступило время для решительного разговора.
Габриэла любовалась своей дочерью, одновременно сознавая, что почти ничего не знает о ней. Ее Дина превратилась в привлекательную, соблазнительную юную женщину. Она явно выделялась округлыми формами среди своих худосочных сверстниц. Дина получила в наследство от матери пышную грудь, широкие бедра… Хотя в Париже Габриэла даже слегка стеснялась своей внешности, полагая, что она шокирует вкусы утонченных французских мужчин. Но, глядя на дочь, она в очередной раз убедилась, что делала это зря. Нет ничего более привлекательного для любого мужчины, чем подлинная женственность.
– Дина, тебе еще вредно так много двигаться, так что перестань бегать, – обратилась Габриэла к дочери. – Доктор прописал тебе отдых.
– Я делаю что хочу, – ответила Дина и заглянула в корзинку. – Что у нас там есть?
– Арахисовое масло, бутерброды с тунцом, яблоки, бананы, – перечисляла Габриэла, надеясь угодить дочери.
– Ну, ладно! – Дина улеглась на песок, опершись на локти, и принялась опустошать корзинку.
– Если тебе хочется что-нибудь еще, я принесу. Дом недалеко.
– Да нет, не надо, – снисходительно остановила ее Дина. – Мне хватит и этого. – Она впилась своими крепкими зубами в бутерброд. – Помнишь, когда мне выправляли прикус и во рту было полно железных скобок, я не могла есть это масло?
– Конечно, ты тогда едва с ума не сошла, – с улыбкой сказала Габриэла.
На сердце Габриэлы потеплело от этих воспоминаний, и еще ей было очень приятно, что начала их Дина.
– Тогда тебе было тринадцать, – сказала Габриэла.
– И до тринадцати лет я была так счастлива. Мне было так хорошо!
– А потом?
– А потом стало плохо, – жестко заявила Дина.
– И почему?
– Потому что вы решили развестись, и в нашем доме началась война.
Габриэла с досады так прикусила губу, что почувствовала во рту вкус крови.
– Да, это было ужасно, – согласилась она. – И так глупо с нашей стороны, что мы надеялись все это скрыть от нашего ребенка. Чтобы выяснять свои отношения, что всегда кончалось оскорблениями и криком, мы садились в машину и ездили по незнакомым кварталам, выливая друг на друга накопившуюся ненависть, и возвращались домой опустошенные.
– Это ты была во всем виновата, а не папа, – вдруг заявила Дина.
Это было так неожиданно, что Габриэла буквально окаменела.
– Почему я?
Дина взглянула на мать, потом снова взялась за бутерброд.
– Ты зря тогда все не выложила мне. Я была уже не маленькая. Тогда бы мне было легче все это пережить. Но ты не думала обо мне, ты хотела избавиться от папы и заняться своей драгоценной работой. На меня тебе было наплевать!
– Дина, прошу тебя, не надо так резко. Конечно, я думала о работе, потому что уже решила расстаться с твоим отцом, а он постоянно предупреждал меня, даже в твоем присутствии, что, если я оставлю его, он не даст мне ни цента.
– Тогда почему ты ушла?
Габриэла откровенно ответила:
– Мы оба старались сохранить семью ради тебя. Но это оказалось нам не под силу. Я ушла потому, что решила жить так, как я этого хочу. А почему ты бросила меня? – неожиданно спросила Габриэла.
– Потому что он был моим отцом!
Дина внезапно вскочила, выпрямилась во весь рост. Она казалась такой сильной и независимой.
– Ты доставила папе столько страданий! Он не ожидал от тебя такого подлого удара.
Слова Дины возмутили Габриэлу:
– Ты не имеешь права судить нас! Мы все страдали, а не только твой отец! Почему ты обвиняешь только меня?
Дина резко повернулась к матери.
– Конечно! – сказала она с сарказмом. – Говори что хочешь, ведь отец ничего не может тебе возразить!
Габриэла промолчала, боясь, что дальнейший разговор только еще больше ухудшит их отношения. Она долго смотрела на птиц, кружащихся над буйком, и обратилась к Дине:
– Как ты думаешь, что делают там эти птицы?
– Что с тобой? С каких пор тебя так заинтересовали птицы? Закон природы. Каждая птица хватает, что может. Ты тоже хотела ухватить свой кусочек жизни! Не выводи меня из себя, а то я уйду.
Ее слова, вызывающий тон были для Габриэлы ударом ниже пояса.
– Как ты смеешь так говорить?!
– Могу! Имею на это право. Папа был героем, в одиночку воевал с преступностью, и настоящая американская жена должна была всеми силами поддерживать его, а не бежать из дому в поисках работы.
– Ты истинная американская дочь своего американского папаши!
Дина с вызовом смотрела на мать.
– Я не понимаю, зачем ты цепляешься за меня? Тебе ведь легче жить одной, без дочери!
Габриэла не могла больше слушать слова дочери, так больно ранящие ее, и, сделав над собой усилие, попыталась поставить точку в их разговоре.
– Я люблю тебя, – сказала она, пытаясь пробить невидимую стену отчуждения, воздвигнутую между ними.
– Нет, ты меня не любишь и никогда не любила.
Габриэла в гневе сжала кулаки и с удивлением заметила, как по пальцам стекает арахисовое масло из раздавленного в руке бутерброда.
– Ну что, теперь тебе стало легче? – спросила она дочь. – Ты не соображаешь, что говоришь! – Дина попыталась возразить, но Габриэла жестом остановила ее: – Я любила твоего отца, и он любил меня, и мы были счастливы.
– А я была счастлива, когда вы развелись и мы остались с папой вдвоем! Он возил меня по театрам, по музеям, интересовался моими делами и советовался со мной, как со взрослой…
– И знакомил со своими любовницами, – не удержалась от язвительного выпада Габриэла. Эта фраза вырвалась у нее неожиданно. Она сразу же пожалела о том, что произнесла ее. Ей показалось, что Дина вот-вот даст ей пощечину, поднимет руку на мать, и она инстинктивно отстранилась от собственной дочери.
– Не оскорбляй его, он мертв, – тихо сказала Дина.
И они обе, две женщины, поняли, что человек, которого они любили, похоронен, лежит в земле и их страсти вокруг него бессмысленны и только приносят им душевную боль.
Они долно сидели молча, и Габриэла не вытирала слез, медленно текущих по ее щекам.
– Что бы ты ни думала обо мне и об отце, знай, что я всегда любила тебя.
– Чувства – это еще не все.
– А что же еще?
– Хотя бы капелька понимания.
– Может быть, в отношениях матери и дочери наступает момент, когда между ними возникает непонимание?
– Кажется, в нашем случае момент растянулся на годы, – проронила Дина. – Меня вообще удивляет, что в тебе вдруг проснулись материнские чувства. Может быть, тебе же будет легче, если мы окончательно расстанемся?
Неужели в памяти дочери не сохранились добрые воспоминания об их прошлом. Но ведь были у них с Диной и свои прекрасные моменты. Они любили выбирать в женских журналах необычные кулинарные рецепты и вместе готовить на кухне что-нибудь вкусненькое, подолгу листали журналы мод, выбирая для Дины наряды для взрослой жизни, шептались в постели о соседских мальчиках. Неужели ничего этого не было в их жизни?