Дженни быстро пересказала ему свое воспоминание о Шекспире, чуть не подпрыгивая от волнения.
—Я понимаю — это немного, — закончила она. — Маленькая сцена. Но такая ясная. Ведь это уже что-то! Я могу назвать имена всех персонажей. Я вижу, как стою перед классом и делаю свой устный доклад. Как по-твоему, это хороший признак?
—Уверен, — кивнул он. — Должен быть хорошим, правда? Не надо ли позвонить доктору?
—Ох, по-моему, это не так важно. Я скажу ему, когда на следующей неделе поеду в Олем. А о чем ты говорил? Что-то о несчастном случае? — Дженни покачала головой и добавила: — О какой-то Саймоновой вершине? А где она?
—Хорошо, — он протянул ей руку, — садись рядом, и я расскажу тебе.
Он подвел ее к старому бревну. Кора давным-давно отпала, и темная гладкая поверхность дерева могла служить безупречным сиденьем. Они устроились рядом.
—Саймонова вершина расположена на западном склоне Прентис-Маунтин, — начал Люк. — Когда Чад вернулся из Европы домой, он вроде был не прочь здесь остаться. И мы с тобой говорили о том, чтобы построить дом. Дом для нас двоих. Ты предложила Саймонову вершину. Мы посмотрели и нашли, что там полно сланцев, поэтому строительство может быть опасным. Мы даже устроили несколько взрывов, чтобы проверить, как глубоко они залегают. Сланцы крошатся, и это делает Саймонову вершину особенно опасной и для людей, и для строительства. Чад и я нашли тебя у подножия Саймоновой вершины. — У него вздулись желваки, он нервно потер затылок. — Я смеялся над Чадом, когда он предложил поискать тебя там. «Дженни никогда туда не пошла бы», — говорил я. Мы тебя искали везде. Проходили часы. И наконец я заставил себя прислушаться к брату. Мы поехали к Саймоновой вершине. — Он покачал головой и понизил голос. — Остальное уже история. Я вечно буду благодарен Чаду. Мы в долгу перед ним за то, что удалось найти тебя. Если бы я все делал по-своему, мы, наверно, не… Не хочу даже думать об этом! Но наступило время признаться. Скажу прямо, чтобы ты знала.
Он поднял ее лицо, нежно касаясь подбородка, и заставил посмотреть в глаза.
—Дженни, мое упрямство, ревность, злость, моя слабость чуть не стоили тебе жизни.
—Ты слишком суров к себе. — Двумя руками она обхватила его кисть. — Ты сказал, что не поверил, будто я пошла на Саймонову вершину. Ты сказал, что я знала, как там опасно.
—Не только это удерживало меня. Я не хотел идти, потому… — Он глубоко втянул воздух. Потом в черных глазах загорелась решимость. — …потому что именно Чад предложил искать тебя там. Если бы это сделал кто-нибудь другой, я бы, наверно, молнией полетел туда.
Люка гнетет его вина! Дженни терпеливо ждала разъяснений. Ведь Люк собирался рассказать ей все.
—Один взгляд на брата вызывает у меня злость. — Он опять глубоко вздохнул, явно стыдясь столь недостойного чувства. — Я никогда не позволял себе признаваться в этом. Никому не говорил. Даже тебе, моей жене, ближе которой у меня никого нет. Но правда в том… — глаза отражали невыносимую боль, — что с Чадом у меня связано глубокое чувство ревности.
Она вскинула в тревоге глаза.
—Значит, я что-то делала, что вызывало твою рев…
Он прикрыл веками глаза и, чуть покачав головой, прервал ее:
—Это началось задолго до того, как ты появилась. Годы назад. Я был мальчишкой, а Чад — совсем малышом. — Он вытер ладони о джинсы. — Понимаешь, у мамы было несколько выкидышей до того, как она забеременела моим братом.
Он смотрел вдаль невидящим взглядом. Дженни догадалась, что Люк мысленно погрузился в прошлое.
—Когда он наконец появился, родители все внимание отдали ему. До рождения Чада таким вниманием был окружен я. Я играл в малой лиге в футбол, знаешь, такой, где вместо мяча специальный шарик. И вдруг все кончилось. В доме малыш, и никакого футбола! Ребенок стал для родителей поводом отказываться от всего самого для меня интересного. Мы не ходили в День независимости смотреть в Олеме фейерверки, потому что они начинаются слишком поздно для малыша. Мы не могли смотреть парад пожарных, потому что для малыша слишком ветрено. — Он медленно моргнул. — После рождения брата я стал несчастным человеком.
У Дженни возникло жгучее желание дотронуться до него, но она сдержалась.
—Детская ревность вполне естественна. Ведь долгие годы до рождения Чада родители принадлежали только тебе, — попыталась утешить его Дженни.
—Но я старший брат! — В тоне и в жестком взгляде отражалось возмущение из-за собственного поведения. — Я должен был испытывать к младшему только любовь. Он на девять лет моложе меня. Я, как старший, должен был лучше понимать…
—Люк, по-моему, тебя нельзя винить за чувство, которое ты испытывал… — Дженни помолчала и уточнила: — Которое продолжаешь испытывать к Чаду. Твои родители вроде бы забыли, что у них есть старший сын.
—После смерти мамы, — продолжал Люк, — Чад стал для папы центром вселенной. Отец так гордился, когда Чад кончил колледж. Но когда Чад уехал из «Прентис-Маунтин», чтобы путешествовать по Европе, папа себе места не находил. Я пытался утешить его, говорил, что Чад вернется, мы будем работать вместе, как он мечтал. Но папа уже никогда не стал прежним. И вскоре умер.
Солнце сверкало на черных волосах Люка, и они отсвечивали синевой. Дженни смотрела на красивое лицо мужа и не могла удержаться от мысли — все-таки о чем-то он умалчивает. Какую-то часть истории оставляет за скобками.
Люк — человек уравновешенный, правда, и его можно вывести из себя. Но он не принадлежит к тому типу мужчин, что испытывают неоправданную неприязнь к человеку. Люк считает — Чад не заслуживает его враждебного отношения. Так что он пропустил? О чем не сказал?
Одно лишь ясно: Люк старается осуществить мечту отца. «Мы будем работать вместе, как он и мечтал». Беда в том, что это не его мечта. Это мечта его отца.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Солнечные лучи пробивались сквозь густую листву, балдахином нависавшую над головой. Птицы чирикали высоко на деревьях и в кустах. Все-таки ничего нет более успокаивающего, чем природа, подумала Дженни. Тепло солнца на коже, густой аромат сосен, приносимый легким ветерком, пронзительная воркотня щеглов. Она довольно вздохнула, наслаждаясь утром в горах.
Она опустилась на траву, воспользовавшись бревном как спинкой стула. Вскоре и Люк присоединился к ней. Дженни остро ощущала красоту деревьев и неба, шорохи под кустами, где бегали какие-то невидимые мелкие зверьки. Но еще острее она осознавала присутствие рядом мужа.
В конце концов мир природы, окружавший ее, вроде бы отодвинулся. Она все более и более сосредоточивалась на близости Люка. Тепло, исходившее от него, казалось ей жарче летнего солнца. Она неподвижно сидела, наклонив набок голову, лишь бы быть ближе к нему.
Так уже хорошо знакомые волны жаркого желания кружились в неспешном, возбуждающем танце. Они ныряли и всплывали где-то в самой глубине ее существа. Ей все больше нравилось это состояние. Теплое, восхитительное желание пульсировало в ее крови, обвивало живот.
Наверно Люк погрузился в. легкую дрему, решила Дженни. Стрельнув в него взглядом, она обнаружила, что он внимательно смотрит на нее.
Щеки залило жаром. Она одарила его быстрой улыбкой и отвела взгляд. И долго он так изучал ее? Волнующий кровь вопрос. Мысли приняли неожиданное направление.
—Ты не хочешь поесть? — Она поискала глазами корзинку, стоявшую на траве на расстоянии протянутой руки. Будто из ниоткуда донеслось хихиканье. Дженни стало ужасно неловко, когда она поняла, что этот кудахтающий смешок вырвался из ее горла. И чтобы замаскировать смущение, она выпалила: — В твоем детстве наверняка не было ничего похожего на сэндвичи с арахисовым маслом и джемом.
Она почувствовала, как напряглось его тело. Боже, неужели от слов, сорвавшихся у нее? Дженни уставилась на него потрясенным взглядом.
—Прости, — пролепетала она. — После того, что ты рассказал, я меньше всего хотела напоминать тебе о юности.
Чтобы чем-нибудь заняться, Дженни нагнулась и потянулась за корзинкой. Он остановил ее, положив руку на плечо. Пальцы остались на бретельках топика, но ладонь легла прямо на кожу. Плоть к плоти. Кровь забурлила в жилах. Казалось, стало не хватать кислорода, она не способна ясно мыслить.