– Теперь я знаю, что не зря держался. Господь дал мне сил протянуть еще немного, что бы мы могли встретиться.
– Ханк, ты не понимаешь…
– Предатель! Ты не только убил командира, но и остальных, приведя сюда русских. Астор, Юрген, Конрад убил их всех ты! – в его руке появилась винтовка, изможденный, он все же взвел затвор и несколько секунд просто смотрел через прицел, – но я, я отомщу за них.
– Прекрати! Мы еще можем выжить!
– Нет. Мой путь на земле почти окончен, как и твой.
Вспышка осветила тьму сарая, пуля, словно огромный шмель ужалила под рёбра. Вслед за выстрелом, ворвался часовой, но Ханк уже испустил дух, довольно распластавшись на сене. Йозеф лежал и смотрел на изъеденные короедом балки. Провал. Мрак. Снова свет, склонившиеся над ним люди о чем-то громко говорили, жгучая боль, запах спирта, снова мрак. Тишина. Стук колес. Ветер, холод и неизвестность впереди.
5.
– Клаус! Ты снова опоздал, – сказал толстый лысый человек, показывая не менее толстым пальцем на настенные часы. Он, больше похожий на моржа, чем на управляющего почтовым отделением, недовольно ждал оправдания от подчиненного.
– Знаю, – ответил Клаус, высокий худой мужчина зрелых лет, с островками седины в висках и тонкими щегольскими усиками на французский манер. На шее красовалась черная, в мелкий горошек бабочка, а на голове фуражка с орлом и свастикой. Он выглядел совсем как прутик, особенно рядом с пузырем начальником.
– И это всё что ты можешь мне ответить? То, что ты знаешь?
– Я совсем не хотел вставать с постели, Гер Ригер, – сказал почтальон. Управляющий Ригер изменился в лице, сменив строгую маску начальника на уставшее лицо человека, и глубоко вздохнул.
– Сказал бы это кто другой, несдобровать ему, но ты меня удивляешь. За двадцать лет такого не припомню. Ты всегда раньше говорил, что любишь свою работу, что для тебя радость приносить людям письма от родных, их любимые журналы и газеты, посылки. Что случилось, Клаус?
– Известно что, – он накинул на плечо ремень кожаной почтовой сумки и начал в ней рыться, – это, – он показал управляющему отделением Ригеру стопку похожих бумаг с изображением железного креста.
–Похоронные извещения. Но это тоже часть нашей работы.
– Вы хоть представляете, каково это?
– Клаус…
– Женщины смотрят на меня как на палача, всякий раз, когда я несу им свежий выпуск Фёлькишер Беобахтер. И всякий раз, они облегченно вздыхают, когда это всего лишь газета. Но сейчас всё чаще, вместе с газетами я несу дурные вести, – Клаус потряс солидной стопкой извещений и убрал обратно в сумку.
– Ничего не поделаешь. Сейчас такое время, – управляющий Ригер нахмурил брови, – И ты должен исполнять свой долг. Как выполняют его наши солдаты.
– Мне ли не знать.
– Вот именно. И тогда, в Первую Мировую такие же как ты сейчас разносили вести о смерти, теперь пришел твой черед.
– Понимаю, – покорно сказал Клаус, и пошел к выходу, но остановился и обернулся, – но видели бы вы фрау Кляйн, когда в третий раз явился к ней с похоронной. Это был её последний сын. Она уже не закатывала истерику, не рыдала навзрыд, как тогда, первые два раза. Молча приняла извещение, тощая, высохшая и серая, точно и она сама уже умерла. А эти глаза…
– Клаус! Тебе не так уж много осталось до пенсии. Терпи и работай. К тому же кто-то должен это делать. Держать этих женщин в слепом неведении разве лучше?
– Не лучше. Но лучше если бы всего этого не было вообще.
– Клаус! – грозно сказал Ригер, – Если ты собираешься проявлять пацифистские настроения, тебе не место в Рейхспочте, как никак подразделении общих СС. Так что будь добр, соответствуй.
– Так точно, мой фюрер! – ответил почтальон и скрылся за дверью Рейхспочты.
– Клаус!
***
Весенние лужи грязными брызгами разлетались под колесами велосипеда и почтальон, бросая педали, поджимал ноги, чтобы не испачкать брюки. Местами еще лежал снег серой кашей. Днем, под мартовским солнцем он таял, впитывая всю грязь улиц, а ночью вновь подмораживался, превращаясь, как лакмусовая бумажка, в застывшее свидетельство городской экологии.
Клаус без опаски оставлял велосипед возле многоквартирных домов и принимался за работу. Коричневая кожаная сумка стремительно опустошалась: письма, журналы, газеты всё находило своего получателя при участии Клауса, как всегда бережно и строго исполняющего свой долг. К полудню, у него осталась только стопка похоронных извещений. Огромное желание просто оставить их в почтовом ящике, не заговаривать с несчастным получателем, не пересилило привычку все делать согласно правилам почты – передать весть необходимо было лично в руки родственникам. Первый адрес. Большой дом, построенный с вычурным изяществом, присущим скорее прошлым векам, не современности, с её строгостью форм, законов рационализма и красотой лаконизма. Рядом с домом, на пустыре, огороженном забором, шли строительные работы. Клаус подошел к двери и нехотя постучал. Открыла немолодая, невысокая женщина, исподлобья смотревшая на длинного почтальона.