– Да потому, мой юный друг, что наши соотечественники сейчас где-то далеко, воюют, кто в снегах, а кто в пустыне, без нормального пайка и ночлега, в окружении орд дикарей. А посмотри на нас! – он демонстративно провел рукой с куском хлеба по столовой, – сыты, одеты, в тепле и опасности почти никакой, а если кто из Мюнхена, то и до дома рукой подать.
– Мне иногда кажется, что взамен этой роскоши, мы отдали свои души, – сказал один молодой охранник, сидящий напротив Адлера.
– Эй, что ты тут развел про души? Ты ведь здесь только потому, что не взяли на фронт, болен чем-то, да? – Молодой охранник резко встал, скрипнув стулом по полу, и не доев суп, вышел из-за стола.
– Я жизнь прожил, – повернувшись обратно к Мартину, сказал Томас, – и при империи, и при республике и мне комфортнее всего сейчас! Наконец-то служивый человек может быть спокоен! – словно тост сказал Адлер и поднял бутерброд, точно бокал с вином и разом его умял.
Вторая половина дня. Набежали облака, и жара понемногу спала. Мартин патрулировал по внутреннему периметру лагеря, предвкушая конец смены. Скоро он опять поедет домой, а это значило на время отстраниться от происходящего. Уже не первый раз у него возникала мысль подать прошение на перевод в город, аргументируя это беременной невестой, и одинокой матерью. Но это значило застой в карьере, но теперь, он не знал, нужна ли она ему, или он просто желал одобрения отца. Но ни отца, ни его самого, прежнего Мартина – нет. Стала бессмысленна та гонка, что он вел с самых ранних лет. Вдруг мир его так уменьшился, ведь ни брата и ни отца, ни солидарности с товарищами (по крайней мере, искренней) не осталось. Он механически проживал день, безрадостно и бесцветно, и только по возвращению домой, в те редкие дни, глядя на Розу и на мать, понимал, ради чего продолжает держаться.
Заключенных вели на аппельплац на вечернюю перекличку. Мартин равнодушно шел мимо них, желая поскорее упасть в постель и забыться сном. В ушах гудел топот сотен человек, иногда среди сбитого ритма проскальзывали голоса, затухающие так же незаметно, как и возникающие. Он не думал об этих разговорах, пропуская мимо своего внимания, пока в фильтре сознания не застряло одно увесистое, точно самородок в сите золотоискателя слово.
– Мозес… – Он напрягся, услышав ненавистное с детства имя, но сразу выбросил из головы, ибо здесь людей с таким именем могло быть много как нигде больше. Это имя продолжало его раздражать, точно камень в ботинке – не смертельно, но хочется поскорее от него избавиться.
Снова кто-то позвал Мозеса, голос стал ближе. Мартину хотелось быстрее дойти до аппельплац, чтобы все замолкли. Но еще раз имя прозвучало прямо возле его плеча. Женщина. В еще чистой и не рваной робе поравнялась с ним и шла, глядя в упор. В ней Мартин едва узнал ту, что утром в бежевом платке и платье в ромб так взбудоражила его. Женщина, беззвучно шевеля губами, произнесла имя, и Мартина окутал страх. На лбу выступили капли пота, несмотря на то, что жара давно спала. Он хотел сделать вид, что ему нет дела до заключенной шепчущей, словно проклятие его настоящее имя, но глаза предательски выдавали его, бегая по всему, что могло отвлечь. До аппельплац оставалось совсем немного, но теперь это не утишало, ведь с ним останется беспокойная мысль об этой женщине шепчущей «Мозес», а это еще больнее, подозревать, накручивать себе, чем знать наверняка. Мартин не выдержал, и, схватив за грудки, вытянул женщину из толпы.
– Чего уставилась? Кто ты вообще такая?
Мартин скалился, стараясь запугать, но женщина заулыбалась и рукой провела по его щеке.
– Мозес.
– Я не понимаю, о чем ты! – он говорил это, но глаза начинало щипать, как обычно бывает, кода сдерживаешь слезы, – Мартин, меня зовут Мартин, и всегда так звали! – не унимался он. Женщина сделала шаг назад, и влилась в толпу, шепнув напоследок
– Я знала. Знала, что ты жив, что найду тебя.
***
– Так вот как всё было, – сказал Мартин крывшись за бараком после переклички. Он присел, опершись на стену. Мария стояла над ним.
– Прости, я не должна была так поступать с тобой.
– Наверное, – ответил он и, откинув голову назад, стукнулся макушкой о стену барака.
– Точно. Мы могли бы и не спешить так, забрать тебя с собой, в Америку.
– Я теперь вообще не знаю, может ли хоть что-то быть «точно», – потирая место ушиба на макушке, сказал Мартин.
– А ты, знаешь, у тебя есть сестра Сара, – стараясь разрядить обстановку, сказала Мария.
– А еще у меня был брат Йозеф.
– Что? Селма всё-таки смогла родить?
– О чем это ты? Мы почти ровесники.