– Так и нам внушили, что война за родину не только долг, но и честь, бессмертная слава, незабываемое приключение, игра для настоящих мужчин! – сказал он и задумчиво смолк. Никто из детей не смел нарушить тишину.
– Мы только перестали играть в войнушку на улице, а уже играли в неё на полях сражений. В учебке прививали беспрекословно подчиняться даже самым идиотским приказам. Классика армии – десятки раз перестилать постель отнюдь не анекдот или выдумка. Но были и более изобретательные командиры… В первом же бою погибло половина новобранцев. Все те, с кем я провел последние несколько месяцев в учебке. Романтизм войны стал растворяться во многих смертях, вывернутых наизнанку телах стонущих от боли и молящих о пуле в лоб. Те новобранцы, что выжили, становились грубее и черствее. Ведь даже к смерти со временем привыкаешь.
– Так почему вы оказались здесь? – нетерпеливо спросил Мозес.
– Это эхо давно оконченной войны, но продолжающаяся в душах тысяч таких же, как я – неучтенных жертвах войны, – голос Эдвина дрогнул, а глаза снова стали мутными. – Моя мать умерла, когда я еще был на фронте, а кроме неё, близких у меня нет. Большинство друзей погибло, а остальным было суждено вести жалкое существование человека-обрубка, без ног или рук, не имея возможности нормально трудиться, жить, любить. А никчемная пенсия не успевала за начавшейся вскоре инфляцией и многие те, кто не погиб на войне, убивали себя сами. Но это было еще не самое страшное. Еще большее безумие творилось за серыми стенами неприметных зданий за высоким забором. После войны я стал плохо спать, а в те редкие моменты, когда мне удавалось провалиться в долгожданный сон, я кричал. В уме воскрешались события войны и с тройной силой терзали меня. Соседи пару раз вызывали сначала полицию, потом врачей и в один прекрасный день меня просто заперли в одном из этих неприметных зданий – психбольнице, – от услышанного, дети вздрогнули. История стала приобретать черты страшных сказок Ицхака. Эдвин продолжил:
– С каждым днем, проведенным там, становилось только хуже. За стеной в соседней палате кричал нечеловеческим голосом бывший офицер; «Сорок второй! Артиллерия! Вызывая огонь на себя!» – других слов от него, я никогда не слышал. Атмосфера больницы всё больше сводила с ума, и однажды я просто сбежал оттуда. Естественно, меня искали. Дома оставаться было нельзя. Я похватал ценности и банковскую книжку с остатками денег матери. После того, как меня пару раз чуть не поймали на вокзале, я оставил идею покинуть Мюнхен. В очередном приступе бреда, не помня как, я забрел на пустырь и очнулся лежа посреди каменной комнаты. Тогда я впервые за долгое время спокойно спал. Снов не было совсем, только толща молчаливой тьмы и… спокойствие, такое долгожданное спокойствие, – Эдвин улыбнулся и блаженно развалился в кресле.
– Нелегко вам пришлось, – подвела итог Роза. Эдвин в ответ пожал плечами.
– Мы потерянное поколение. Все взрослые сейчас, это покалеченные войной дети. У нас не было юности, мы слишком быстро очерствели, – Эдвин поник головой, но вдруг улыбнувшись, сказал: – Но вы, ваше поколение, не знавшее войны, и дикой инфляции, живущее во времена становления в Германии демократии, возможно, будете самым счастливым и мудрым поколением за всю историю, и никогда не познаете ужасов войны! – лицо Эдвина просияло, но это продлилось не долго.
– Глупости! – неожиданно сказал Мозес – Мой папа тоже был на войне, но не забился в глубокую щель, трясясь от страха! Ведь он, – Мозес набрал полную грудь воздуха и гордо сказал, – национал-социалист!
– Есть и такие, – ничуть не удивившись, спокойно ответил Эдвин. – Пережив войну, многое начинает казаться мелочным и недостойным внимания, а незнание, что дальше делать со своей жизнью приводит многих в партии. Готов поспорить, твой отец пошел на войну таким же юнцом, что и я. А в семнадцать лет, в жизни еще нет серьезных ориентиров, профессии, привязанностей. И тут, когда жизнь только начинает играть полнотой красок, нас вырывают на фронт, делают из молодых, резвых умов солдафонов, шагающих в строй, умирающих тысячами легко заменяемых такими же, как и бесчисленные орды до тебя. А те, кто возвращаются, не знают, как жить в мирное время – вся их жизнь осталась там, на полях сражений. Но тогда появляется те, кто знает, что тебе делать, куда пристроить твою потерянную жизнь. И всё ведь так знакомо! Как в армии! Выполняй приказы и получай жалование, а вечером можешь сходить в пивную и никаких тебе минометных обстрелов и сна в сырых окопах. Просто мечта для того, кто взрослел на войне! И под гремящие речи своих лидеров они упиваются чувством собственного достоинства, важности своего дела! «Возрождение Германии!» – кричат они. Не имея и малейшего понятия о том, кто стоит за всем этим, кто спонсирует их парады, транспаранты, выступления и какие цели преследует.