– Эдвин?! – раскрыв в удивлении рот, сказал Йозеф. Тот заулыбался и, сняв шляпу, театрально отвесил поклон.
– Он самый. Хотел, увидится напоследок и еще раз взглянуть на свои руины.
– Напоследок?
– Да. Я покидаю Германию, – сказал Эдвин, – то, что сейчас происходит, вся эта истерия с «объедением всех немцев в одно государство», предвещает войну. Никто долго не позволит безнаказанно аннексировать соседние страны, особенно после оккупации Чехословакии. Какое это к черту немецкое государство?! – воскликнул Эдвин. Он достал новую сигарету и закурил, – Еще не успело поседеть «потерянное поколение» прошлой войны, а страна уже готова повторить свои ошибки. Я не могу этого изменить, но и видеть это вновь тоже не хочу.
– И куда же ты теперь?
– Во Францию.
Повисло неловкое молчание. Эдвин дымил сигаретой, пристально всматриваясь в собеседника ожидая, когда тот, наконец, спросит.
– Где ты пропадал всё это время? – задал правильный вопрос Йозеф.
– О да, всё что со мной было благодаря одному смелому мальчику достойно того что бы он узнал, – Эдвин выкинул сигарету, не докурив и до половины и начал рассказывать: – Через несколько месяцев с нашей последней встречи я уже был свободен. Письмо бережно хранил и скрывал сначала от полицейских, затем от санитаров и докторов. И как только я вышел за порог больницы, то сразу же отправился по указанному адресу. Так себе была деревушка, но где-то там должны была жить моя Элли. Повзрослевшая, возможно, замужем и с детьми, но я так хотел увидеть её еще хоть раз! И готов был, смирится с тем, что мы уже не сможем быть вместе. Но всё было совсем не так… – он внезапно погрустнел и полез за куревом, но портсигар оказался пуст, – Её престарелые родители узнали меня. Я так и не понял, рады были они меня видеть, или ненавидели, но сказанное ими чуть не ввергло моё сознание обратно в безумие. Элли мертва. Чахотка, или если по-научному туберкулез легких, который подхватила, как считают доктора при переезде. Она умерла еще, когда я лежал в психлечебнице, думая, что она с семьей погибла под снарядом бомбардировщика. Оказывается, я не так уж сильно ошибался. Я остался в той деревне, считая своим долгом помогать несостоявшимся тестю и теще. Это было время простой жизни и тяжелой работы. Но когда там построили рабочий лагерь для заключенных, и слухи о происходящем в городах и всей Германии я лицезрел лично, то понял, что это место снова не для меня. И пока не стало совсем поздно, я эмигрирую. – Йозеф остолбенел не в силах что-либо сказать. Этот человек давно стал для него только воспоминанием далекого детства, а теперь он врывается в его жизнь и ведает историю, в которой от части повинен сам. Эдвин по-дружески смотрел на него и сквозь возмужавшие черты видел всё того же семилетнего ребенка. На его лице уже пробивался светлый пушок юношеских усиков, а глаза еще сверкали детским озорством. Сейчас Йозеф был немного младше чем Эдвин, когда ушел на войну и сердце его сжалось при мысли что и Йозефу возможно предстоит побывать на полях сражений еще даже того как он начнет бриться.
– Главное меньше слушай, что тебе говорят голоса из вне, но чаще прислушивайся к себе, к своему сердцу. Оно никогда не захочет убивать, сеять страх и ненавидеть, это нужно только тем, кто хочет тебя использовать. И они будут проникать к тебе в разум, сея свои воинственные идеи, выдавая за патриотизм, а ты по ошибке можешь принять это за волю сердца. Но это не так. Воевать хочет только тот, кто на войне никогда не был, или если он собирается ею только руководить из уютных кабинетов.
– Добровольцем я точно не пойду, – уверенно сказал Йозеф.
– Этому я очень рад. Ты правда меня успокоил. Но боюсь, что никто не будет спрашивать твоего желания. Эта новая власть за шесть лет своего правления свела на нет понятие личности. Нация, народ, вот что важно, говорят они. Но, а что такое нация как не совокупность многих личностей? Неуважение к личности – неуважение к нации. Но они, похоже, так не думают. И не задумываюсь, отправят на верную гибель сотни тысяч таких разных, неповторимых личностей ради безликого призрака нации. И еще неизвестно, ради неё ли, или ради своих собственных амбиций.
Солнце полным кругом повисло над горизонтом, стало совсем светло. Йозеф смог лучше рассмотреть старого друга. Руки его стали грубыми и темными от тяжелый работы и табака. Лицо изъели глубокие морщины, хотя Эдвину не было и сорока.
– Мне правда уже пора. Надо попасть домой до того, как проснуться родители. Они не знают о моих похождениях на танцы.