Пробежав глазами несколько первых строчек, я взял левой рукой авторучку и написал: «Деньги получены на приобретение коллекции почтовых марок. У. Г. Донован». Под именем я нарисовал размашистый вензель.
Говард подошел к столу, взял бумагу и начал читать мои каракули. Вскоре его глаза стали вылезать из орбит. Он беззвучно пошевелил губами и вдруг разжал пальцы. Листок упал на пол.
Фаллер пристально посмотрел на него и перестал улыбаться.
— Что такое? — с тревогой в голосе спросил он.
Фаллер наклонился, намереваясь поднять листок с пола, но Хлоя опередила его. Бесшумно встав со своего кресла, она быстро наступила на бумагу одной ногой, затем нагнулась и начала читать.
Дальше произошло то, чего я больше всего боялся. Внезапно Хлоя схватилась обеими руками за горло и повалилась на пол. Ее тело забилось в судороге, глаза расширились и остекленели, на губах выступила пена. Продолжая сжимать горло, она разразилась истерическим смехом — задыхалась, не могла дышать и все-таки хохотала, как сумасшедшая.
Бросившись к ней, я одной рукой схватил ее за левое запястье и оторвал пальцы от горла, а другой резко ударил в область левой ключицы. Когда глаза Хлои уменьшились до обычных размеров, я пошлепал ее по щекам и отпустил.
Смех прекратился; она глубоко вздохнула и обмякла. Я перенес ее на диван и повернул лицом к стене.
Говард продолжал тупо смотреть на меня.
Хлоя всхлипнула и разрыдалась.
— Принесите что-нибудь успокоительное, быстро!
Встретив мой взгляд, Говард вдруг опомнился.
— У нее в комнате должно быть снотворное, — пробормотал он.
В его голосе уже не было прежней агрессивности; он повернулся и выскользнул за дверь.
Я снова занялся Хлоей. Приняв снотворное, она перестала плакать и вскоре заснула. Я велел Говарду не трогать ее, а утром вызвать врача.
Он выслушал, уставившись на меня, как на призрака. Бедняга, он был не так далек от истины.
В отель меня отвез Фаллер. В дороге он молчал — только сказал, что завтра навестит Хиндса и даст ему кое-какие инструкции. О своем предательстве Фаллер не упомянул ни словом.
Вернувшись в свой номер, я первым делом позвонил Шратту. Мои нервы были взвинчены до предела. Меня снова преследовала эта проклятая фраза: «Во мгле без проблеска зари он бьется лбом о фонари и все твердит, неисправим, что призрак гонится за ним». Она повторялась все громче и громче, словно кто-то кричал ее мне на ухо.
Когда я велел Шратту уменьшить питание мозга, он опешил.
— Не ожидал услышать от вас такое предложение, Патрик, — сказал он. — Однажды вы меня чуть не задушили за подобное намерение, а теперь сами боитесь продолжать эксперимент.
— Да ничего я не боюсь! — вырвалось у меня. — Я согласен на опыты, но мне нужно хотя бы несколько дней передышки. Я тоже человек!
— Неужели? — спросил он тихим, окончательно взбесившим меня голосом.
— Прекратите кормить мозг! — заорал я в телефонную трубку.
Немного подумав, Шратт сухо произнес:
— Нет. Я не буду вмешиваться в ход эксперимента.
Его упрямство потрясло меня. Происходящее напоминало какой-то дурной сон, кошмарное наваждение.
— Приказываю вам в течение ближайших двадцати четырех часов держать мозг — в режиме голодания, — выделяя каждое слово, произнес я.
— Я не могу выполнить ваш приказ, Патрик. Мы обязаны продолжать начатое.
Я снова сорвался на крик. Переждав мои истошные вопли, Шратт спокойно сказал:
— Вероятно, вы еще не совсем оправились после травмы. Скоро в Лос-Анджелес вернется Дженис, она присмотрит за вами.
С этими словами он повесил трубку.
Обессиленный, я рухнул на кровать. Какой дьявол в него вселился? Как он посмел ослушаться меня?
Нужно было срочно выезжать в Аризону!
Но ни выйти из отеля, ни просто сдвинуться с места я не мог. Мои мускулы были парализованы. Я лежал в постели, и у меня в голове творилось что-то невообразимое. Мои мысли все быстрее кружились вокруг все той же абсурдной фразы: «Во мгле без проблеска зари…» Мелькали какие-то незнакомые лица, слышались чьи-то бубнящие голоса. В конце концов я заснул.
18 декабря
Меня разбудил телефон. Часы показывали пять минут восьмого.
За ночь я отдохнул, ко мне вернулось прежнее самообладание. Шратт поступил правильно, отказавшись подчиниться моему приказу. Если бы не мои расшалившиеся нервы, я бы не обратился к нему с таким дурацким требованием. Хорошо еще, что он вовремя проявил характер.
Звонил Говард Донован. Поздоровавшись, он сказал, что Хлоя не желает видеть никаких врачей и просит меня приехать в Энсино. В голосе Говарда слышались умоляющие нотки. Он боялся, что у его сестры случится новый припадок.
— Я взял на себя смелость выслать за вами машину, — заключил он.
Я обещал приехать.
Затем позвонил Пальс. Он тоже хотел срочно увидеть меня.
Я сказал, что к ланчу буду в отеле.
Через сорок минут машина Донована привезла меня в Энсино.
Говард ждал меня на ступеньках парадного входа. За ночь его лицо осунулось, под глазами появились темные круги. Пробормотав что-то невнятное, он провел меня в спальню Хлои, причем всю дорогу держался поодаль, как будто чего-то побаивался.
В спальню я вошел один: Говард не решился еще раз показываться на глаза сестре.
Сквозь полузашторенные гардины солнечный свет узким косым лучом падал на шелковое покрывало необъятной испанской кровати. На розовой подушке лицо Хлои Бартон казалось особенно бледным. Она смотрела на меня спокойно, даже безучастно — как будто истратила все эмоции на вчерашний день и сегодняшнюю ночь.
На столике в изголовье стоял нетронутый завтрак. Там же лежали градусник и букет свежих цветов.
— Привет, — чуть осипшим голосом произнесла она.
— Чувствуете себя лучше, чем вчера? — спросил я, придвигая стул к постели.
Продолжая разглядывать меня, Хлоя осторожно коснулась моей руки. Ее пальцы были холодны, как лед; пульс едва ли достигал шестидесяти ударов в минуту. Ей бы не помешала инъекция кофеина.
— Кто вы? — спокойно спросила она.
— Патрик Кори, врач, — сказал я.
Хлоя по-прежнему не сводила с меня глаз.
— Вечером я вас испугалась, — прошептала она. — Вы говорили, как мой отец. И так же прихрамывали на правую ногу. И в точности воспроизвели его подпись. Но главное, вы сказали то, что знали только он и я!
Пытаясь скрыть смущение, она улыбнулась.
— Где вы слышали об этой коллекции почтовых марок? Отец не мог рассказать вам о ней!
— Зато я мог прочитать о ней в газетах, — ответил я, но Хлоя покачала головой.
— Нет.
Она посмотрела на стену и надолго задумалась, а потом произнесла так, словно разговаривала сама с собой, совершенно забыв о моем присутствии:
— Я знала, мой отец не умер. Знала, что он вернется — в той или иной форме, неважно! Я ждала его.
Хлоя резко повернула голову и взглянула на меня широко открытыми глазами.
— Уверена, вы сказали правду — отец и в самом деле не разговаривал с вами. Но теперь он действует через вас!
Она нашла объяснение вчерашнему феномену — и не сомневалась в том, что я понял ее мысли.
— Вы любили отца? — спросил я.
— Я его ненавидела, — ответила она. — И мне казалось, что на земле никогда не будет справедливости, потому что даже сам Господь Бог отвернулся от правды.
Хлоя приподнялась на локте. Ее глаза затуманились — остановились на какой-то точке, точно она вслушивалась в чей-то голос.
— Вам удалось нанять Фаллера, чтобы он защищал Хиндса, но вы не знаете, зачем это сделали! — с торжествующим видом воскликнула Хлоя.
Она вдруг расхохоталась. Я ожидал нового припадка, но его не последовало.
— Мой отец хочет спасти Кирилла Хиндса от виселицы, чтобы обменять его жизнь на ту, которую он загубил. Для него это так же просто, как заменить испорченный бифштекс или вернуть пару занятых долларов. Когда мне было семь лет, он в двух словах изложил мне свое мировоззрение: борьба за деньги у людей означает то же самое, что борьба за существование у животных. Богатый человек живет жизнью, равнозначной существованию нескольких бедных. Нанимая помощников, слуг, секретарей и советников, он успевает в короткое время сделать то, для чего бедняку понадобились бы целые годы. У состоятельного человека жизнь в сотни раз длиннее, чем у нищего. С помощью денег мы можем пережить других людей — во всех смыслах этого слова. Деньги это и есть жизнь.