А все твои лангуровы глаза.
Ну да, и еще копна вьющихся волос, хотя сейчас и поредевшая. Я всегда был милягой-парнем, но несколько субтильным. А как я себя вел? Был в числе умников, двигался вялой, расслабленной походочкой, обливал презрением всех и вся. Не скрою, док, я пользовался успехом у прекрасного пола. Но с Брайони все происходило иначе. Я ошалел. Какие-то резкие нейронные перестроения открыли во мне безграничную способность любить. Намного позже, когда мы жили вместе — помню, мы тогда пошли на праздничный ужин, — и узнали, что Брайони беременна, она тоже признала, что и сама пережила внутреннее потрясение.
Энди, — сказала она, — однажды во время лекции я поняла, что ждала именно тебя. И ты пришел. Я тебя узнала. Ощущение было такое, словно на нас снизошла новая и далеко не последняя из наших многочисленных жизней.
Но в тот момент на вершине Уосатчей я знал только о том, что сам чувствовал. Безрассудство не пройдет. Мне нужно было узнать побольше, прежде чем что-то предпринимать. Но я не знал, побольше чего. [Задумывается.]
В каком смысле «чего»?
Эмиль Яннингс.
Что-что?
Я не хотел стать Эмилем Яннингсом из «Голубого ангела»[9]. Помните этот фильм? О профессоре, который влюбился в певичку из кабаре, Марлен Дитрих, и в итоге стал играть клоуна в каком-то убогом представлении, кричал «Кукареку!». Он жертвует всем, чтобы на ней жениться, а она, конечно, таскается. Его жизнь разрушена, работа, честь — все пропало. И как-то вечером он бредет в пустую аудиторию и умирает за своим столом. Неужели вы не смотрели?
Нет, не смотрел.
У него, по крайней мере, стол был.
Конечно, Брайони нельзя сравнивать с певичкой-декаденткой из веймарского кабаре. С другой стороны, я знал, что могу пойти на все, чтобы себя уничтожить. Я мог представить, что она с безграничной скорбью будет наблюдать, как я исполняю западный вариант кукареку и прыгаю с горной вершины. Пока мы сидели, отдыхали — точнее, я отдыхал — и пили воду, я сказал ей: Брайони, мало кто смог бы меня сюда затащить.
Но, профессор, это же на пользу, разве вы жалеете, что согласились? Неужели вам не радостно? Ведь такой подъем заставляет работать все хорошие гормоны в мозгу.
И я сказал: «Пожалуйста, не называй меня профессором, зови меня Эндрю. В конце концов, другие студенты меня так и зовут».
Она улыбнулась. «Договорились, Эндрю. Я не знаю, что о вас и думать, професс… то есть Эндрю. Мне еще не встречались такие люди».
«То есть?» — переспросил я.
«Сама не знаю. С вами не скучно. Нет, неправильно — в жизни мне вообще не скучно, у меня слишком много дел, чтобы скучать…»
Это правда, у нее были и учеба, и гимнастика, и группа чирлидеров, и подработка в студенческой столовой, а на выходных — добровольная помощь в местном доме престарелых.
«…Но ваша мрачность, — продолжала она, — не знаю, это так необычно, в ней такая мощь, как будто это ваше мировоззрение. И вы так открыты перед студентами. Как будто это ваша сила, как будто у вас большое горе, но вы храбро с ним справляетесь. По-моему, это… даже не знаю… очень серьезный взгляд на мир».
И я сказал: «Брайони, если мы будем продолжать в том же духе, я, неровен час, вгоню тебя в такую депрессию, что ты сочтешь за благо выйти за меня замуж».
И она расхохоталась! И я вместе с ней. С тех пор мы перестали быть преподавателем и студенткой. Наверное, она это поняла, потому что умолкла и отвела глаза. Чопорно откупорила свою бутылку воды и поднесла ко рту. Я разглядел, что у нее чуть порозовела шея. [Задумывается.]
Да? Продолжай.
Это я просто задумался. Допустим, существует компьютерная сеть более мощная, чем подвластно нашему воображению.
Ты о чем?
Я помню, как опробовал эту мысль на Брайони. Пусть даже не сеть, а один суперкомпьютер[10]. И при такой мощности он может, скажем, за одну миллисекунду записать и сохранить каждый поступок, каждую мысль и эмоцию каждого человека на Земле. То есть все существующее было бы для этого компьютера информацией — он бы стал хранилищем для всех когда-либо совершенных деяний, промелькнувших мыслей, пережитых чувств. А поскольку в мозгу человека хранятся воспоминания, компьютер бы их тоже записывал и таким образом двигался назад в прошлое, несмотря на то что шел бы вперед вместе с настоящим.
9
10