Рука хирурга описала в воздухе широкий полукруг.
- Вот там, - сказал он, - где-то в глубине этих гор, находится "мозг". Но где именно, вы вольны гадать, как и я. Выберите мысленно любую из этих вершин, как-нибудь назовите ее... Я поступил именно так. Одна из них и есть "Краниум", то есть черепная коробка нашего "мозга", но которая... в том-то и вопрос! Конечно, есть люди, посвященные в эту тайну: контрразведка. Генеральный штаб... Однако, - он пожал плечами, - это уж не моя забота!
3.
Автомашина Мозгового треста, на которой Ли выехал из Цефалона, представляла собой обычный большой лимузин обтекаемой формы, с реактивным двигателем сзади, как и все модели 70-х годов, с боковыми шлицами для дополнительных несущих плоскостейкрыльев. Такие несущие плоскости имелись во всех гаражах, за небольшую цену их ставили на машину для коротких перелетов. По-видимому, единственными несерийными частями машины были щитки из поляроида; этой поляроидной защитой было снабжено не только ветровое стекло, но и все боковые и задние стекла в машине.
- Хорошая идея! - проговорил Ли, устанавливая щиток на ближайшем стекле. - Следовало бы применять на всех машинах. Глаза защищены с любой стороны.
- Вы полагаете? - весьма непосредственно спросил молодой водитель. - Должно быть, впервые туда едете?
Машина миновала городские окраины. Стрелка спидометра перешла за цифру "100", и вот уже полетели назад пустынные ландшафты. Ли откинулся на сиденье. Пустыня не была для него новостью, да и водитель как будто разговорчивостью не отличался; Ли погрузился в свои мысли... Да, надо сознаться: визит к отцу менее всего можно назвать успешным!..
После встречи с Уной и Скривеном Ли вернулся в Краниум-отель, чтобы отдохнуть. Но заснуть он не смог: взбудораженные мысли не давали покоя. Не справившись с их бурным потоком, он еще сильнее ощутил потребность сгладить трещину, что легла между ним и родной страной. Время и пространство углубили эту пропасть, и ему захотелось перекрыть ее, вернуться к той исходной точке, где некогда произошел разрыв... И тут он сообразил, что отец живет где-то недалеко.
В Австралию к нему не приходило из дому ни слова, но однажды в "Таймсе" под рубрикой "Новости об известных людях" он прочел, что генерал Джефферсон И. Ли, "старый лев Гвадалкаиара", вышел в отставку и поселился на покое в городе Фениксе, штат Аризона... В Краниум-отеле дали справку, что до Феникса около трехсот миль и что каждый час туда ходят воздушные автобусы, вертолеты типа "Борзая".
Такси доставило его к маленькому, хорошо ухоженному бунгало на городской окраине. Странно было вновь воочию увидеть отца: сильно постарел, коричневое, как орех, лицо немного сморщилось - что ж, этого следовало ожидать. Но одна перемена застала сына врасплох: отец был в штатском! Мало того, он орудовал садовыми ножницами, подстригал кусты poз. Эти ножницы, этот штатский вид не вязались с привычным обликом бравого служаки из корпуса морской пехоты.
Отец поднял голову и увидел сына.
- Ах, это ты, Семпер! - произнес он самым невозмутимым тоном, неторопливо стягивая с пальцев перчатки. - Рад видеть. Совсем уж не ждал. Где же твой сачок для бабочек?
Нет, отец ничуть не изменился. Он остался все тем же старым рубакой, и по-прежнему ученый-энтомолог был для него не кем иным, как человекообразным кузнечиком с сачком для бабочек. Сын, предавшийся подобным чудачествам, был уродом, упреком отцу, жизненной неудачей!
Тем не менее отец сделал приглашающий жест и первый пошел к дому. Внутри ничто не язменилось; сын увидел в точности то, что издавна помнил: старая мебель... некоторые вещи принадлежали еще покойной материона скончалась в первые дни войны... Уединенное жилище было до отказа набито сувенирами, фотографии висели по всем стенам, теснясь друг к дружке, стояли на крышке рояля, на котором никто не играл. На них красовались собственноручные подписи Доенных. Изображали они солдат морской пехоты на фоне всевозможных пейзажей - то в Японии, то в Веракрус, то близ Панамского канала; американская морская пехота в Китае, на Аляске, на Марианских островах... Куда ни глянь, везде одно и то же - нескончаемый парад морской пехоты, парад военных призраков... Нет, ничто не изменилось! Ни жизненные интересы отца, ни детское чувство ревности сына к отцовским интересам, к профессии, поглощавшей его целиком. Ведь именно чувство ревности некогда побудило сына отказаться от военной карьеры, а это и явилось первый клином между ним и отцом...
- Чем ты сейчас занимаешься, отец? - опросил Ли младший.
- Как видишь, ничем. Дурака валяю. Эти комики назначили меня командиром здешнего ополчения. С тем же успехом могли подарить мне для развлечения коробочку оловянных солдатиков, - добавил он ворчливо. - Ведь у настоящих солдат головы давно... в кустах! А ты зачем пожаловал?
Ли обрадовался перемене темы. Он рассказал об Австралии, упомянул о "мозге-гиганте", о перспективе своего сотрудничества. Отца это сообщение отнюдь не привело в восторг.
- Слышал я стороной об этом деле, - сказал он сердито. Когда-то старика Рузвельта тоже осенила гениальная идея насчет некоего Мозгового треста... Тоже своего рода новая комета, должно быть, с таким же печально бесславным хвостом из прекраснодушных и сверхновых прожектеров. С той разницей, что эти нынешние носятся с какой-то думающей машиной. А это значит, что страна вверх тормашками летит в пропасть. Подавай им машину, чтоб думала за них! Были б у них мозги из бензина, его не хватило бы, чтобы автомобиль из гаража выкатить! Ты, стало быть, тоже ввязался в это дело? Хм... А как насчет глоточка для подкрепления души?
- О'кэй! - ответствовал сын; ему хотелось как-то смыть осадок горечи. Не поможет ли глоток спиртного растопить лед отчужденности между ним и стариком?..
Отец принес виски и рюмки. Разбитые подагрой ноги плохо слушались его. Стоя друг против друга с полными рюмками, отец и сын вспомнили об одном и том же тяжелом эпизоде из прошлого...
Ситуация была совсем как нынешняя. А случилось это в тот день, когда на Хиросиму упала атомная бомба. Сын приехал в штаб к отцу, чтобы провести с ним свой отпуск. Они были одни и тоже с рюмками в руках, когда голос радиодиктора принес весть об атомном взрыве... В исступлении, будто пытаясь очнуться от кошмарного сна, сын дико завопил: