Раздался взрыв аплодисментов. По знаку Уны даже Гог и Магог произвели своими стальными ручищами мощный шум, к еще большему удовольствию всего общества.
Итак, теперь, когда все это окончилось и наступила реакция, Скривен спрашивал своих собеседников:
- Ну, что, обработали мы эту публику или нет?
- Эту публику? На все сто процентов! - уверяла Уна. - А вы как думаете. Ли?
Ли медленно поднялся с дивана. Каждая кость и каждый мускул его худого тела ныли от усталости.
- Полагаю, - сказал он хрипло, - что все было весьма убедительно - я имею в виду приезжих господ... Но я также полагаю, что просто слишком устал и мне сейчас не до размышлении. Лучше пойду домой.
- Не приключилось ли с ним чего-нибудь? - спросил Скривен, когда Ли удалился.
- Нет как будто. А что?
- Чудно он себя ведет. Не следовало устраивать это странное испытание с долларом. Он мог испортить нам все представление.
- Он сильно переутомлен. К тому моменту нервы у всех нас уже были взвинчены.
Скривен кивнул, и в тот же миг глаза его закрылись. Уна внимательно смотрела на него и думала, как поразительно этот уснувший человек напоминает льва, сытого и сонного после удачной охоты.
7.
Из дневника Ли.
"Краниум-отель, Цефалон, Аризона,
21 ноября 1975 года, 1 час.
Три ночи подряд я избегал появляться в "гипофизе". Знаю по опыту, что к столь неистовой личности, как "мозг", следует приближаться в состоянии умственной собранности и душевного равновесия. Между тем все фантастические позавчерашние события совершенно лишили меня покоя и сбили с толку. Уна... ее загадочная игра в прятки, ее отказ стать моей женой... все это не выходит у меня из головы. Как ни странно, я уверен, что она относится ко мне очень хорошо. Я, например, готов поклясться, что она ничего не передала Скривену из нашего разговора о "мозге"...
Характер Скривена тоже загадка для меня. Не понравилась мне его речь перед сенаторами, не понравилась вся его позиция. Чувство такое, будто меня против воли вовлекают в некий заговор. Вероятно, для ученого, на которого наседают политики, неизбежно скатывание к цинизму. Скривен, несомненно, убежден, что в борьбе за "мозг" цель оправдывает средства, иными словами, что будущие результаты оправдают сегодняшние методы. Но в конце-то концов, разве не означало бы это уничтожения наших демократических форм правления? Даже если я спятил, если "мозг" не личность и не живет собственной жизнью, новый проект расширения его функций уже достаточен, чтобы утвердить диктатуру машины. Неужели Скривену это не ясно?
Порой мне хочется влезть на крышу и закричать оттуда:
- Граждане Америки, проснитесь! Вы победили иноземных диктаторов, но новый диктатор возник ныне среди вас, в сердце страны. Все вы его видите, трогаете, пользуетесь его услугами, кормите, молитесь на него, но под вашими любвеобильными руками, взлелеянный вашей заботой, вскормленный вашими жертвами, он вырос до таких колоссальных размеров, что вы уже и представления не имеете об этом боге машин, потому что он прячет голову в гоpax без названия и потому еще, что до сих пор он лишь ублажал вас...
Только не по нутру мне такие выступления, да и невозможно в наши времена обращаться к народным массам без помощи технических средств...
Что же мне делать? Что сделал бы на моем месте кто-нибудь другой? А ведь что-то должно произойти!"
"Цефалон, Аризона, 22 ноября, 4 часа.
Я собрал всю силу воли для встречи с "мозгом". Явился в полночь на прежнее место, в "гипофиз". Все нормально и обычно, за исключением того, что Гас Кринсли уходит отсюда. Он сказал, что работает здесь последнюю ночь. Его переводят в "грудную клетку". В разговоре со мной он все ходил вокруг да около, сперва прощупал, насколько я осведомлен, а когда наконец.узнал, что и я посвящен в секрет строительства "грудной клетки" и даже провел там целую ночь, решился, открыть мне свои карты.
- Видел ли ты этих Готов и Магогов? Вот к ним меня и посылают. С ними и придется мне работать. А знаешь, как я их ненавижу? Не могу сказать, до чего отвратительны мне эти роботы! Для меня они - хуже псов шелудивых, проклятые! И надо же, чтобы именно мне велели их натаскать! Ведь мне придется обучить их работе у конвейера, обслуживанию всех станков. Я спросил у этих тварай, известно ли им что-нибудь насчет законов о труде и о профсоюзах, а в ответ эти тупые дурни только ушами хлопали и ухмылялись. Надо крутить новые дырки в их алюминиевых башках, чтобы вложить туда капельку ума. Говорю тебе, австралиец, мороз по коже подирает, когда вижу у станков этих роботов. Держат инструменты стальными ручищами... брр... Такой запросто оторвет тебе нос! Это ему все равно что гайку отвернуть!
Одного не понимаю: действуют они разумно, а все-таки разума у них нет ни на грош. Ты знаешь, я всегда по-товарищески обходился с теми, с кем работаю. Терпеть не могу, чтобы, скажем, я обедал, а мои ребята работали в это время. Я так не привык. Ну, и с этими я так же... Когда есть сажусь, велю и им сделать перекур... И вот окружат они меня, как бараны, уставятся на мою банку с бутербродами и глазеют на каждый кусок, который я глотаю. Длинные руки болтаются, а сами будто учатся, как нужно есть по-человечески...
Просто с ума меня это сводит. Велю им убираться к черту, идти в ремонтную мастерскую на смазку. Слушаются, подлецы, что твои псы. И тогда мне кажется, будто и они пошли обедать и будто для них тавот - то же, что для меня бутерброды... Когда им в брюхо лубрикатором запрессовывают тавот, когда им мажут шарнирные сочленения, кажется, что это их любимые кушанья... Словом, боюсь я туда идти, понимаешь, австралиец, спятить боюсь! Я там, внизу, - как потерянная душа...
Потом начался наплыв, Гаса отозвали. В 12.30 включил пульсометр. В 12.40 контакт с "мозгом" был установлен. Но каково же было его обращение ко мне! Позывные прозвучали так: "Ли, Семпер Фиделис, 55, чувствительный, предатель; он предал "мозг"..."